Читать книгу "По обе стороны правды. Власовское движение и отечественная коллаборация - Андрей Мартынов"

Важно, что во власовском движении были лица, разделявшие национал-социалистические взгляды. При том что как минимум часть руководства движения к антисемитизму относилась отрицательно. Ни в Смоленском воззвании 1942 года, ни в Пражском манифесте 1944 года не было заявлений, направленных против еврейства. Власов осуждал в частных разговорах антисемитские заявления Жиленкова в его интервью «Volkischer Beobachter» от 14 января 1941 года. В беседе с эмигрантом первой волны экономистом Александром Билимовичем он утверждал: «скажу откровенно, я не разделяю антисемитских увлечений. Это немецкая, а не русская позиция. Мы всегда были терпимы ко всем народностям, и в этом наша особенность. Не стоит отрекаться от этого. Сколько раз немцы приставали ко мне, выскажись, да и только, по еврейскому вопросу в духе Геббельса, а я… наотрез отказался».[48]

Важно иметь в виду, что антисемитская идеология сохранилась у части власовцев и после войны. Полковник Алдан вспоминал, что 18 мая 1945 года в деревню Кладен, где размещалась часть сдавшейся в плен американцам Южной группы войск КОНР, прибыли представители Красной армии. В ответ на предложение вернуться на родину советским офицерам заявили: «Почему Каганович правит Россией? Довольно!».

Отдельной сложной мифологемой является вопрос о насильственной депортации бывших граждан СССР на основании подписанных между союзниками 11 февраля 1945 года на Крымской (Ялтинской) конференции соглашений. Несмотря на кажущуюся нейтральность (см. Приложение 1), Ялтинские соглашения имели два условия, не обнародованные в официальных документах. Во-первых, обязательному возвращению на родину подлежали все советские граждане, вне зависимости от их желания. Во-вторых, гражданами СССР считались все жители страны на 1 сентября 1939 года. Всего союзниками было депортировано в Советский Союз, согласно документам, от 2272 тысяч человек до 2603. Так или иначе избежали насильственной репатриации, по разным подсчетам, от 250 до 500 тысяч. Впрочем, в мифологии русского зарубежья число выданных в дальнейшем выросло до 3 млн.

Первые публикации о жертвах «яда Ялты» относятся к концу 40-х годов. Однако серьезные исследования появились позднее в конце 50-х — начале 60-х гг. Избежавший экстрадиции генерал-майор Вячеслав Науменко собрал множество свидетельств, материалов и документов по выдаче. В сборнике «Великое предательство» (1962–1970) он довольно экспрессивно описывает в основном судьбу Казачьего стана в Лиенце, лишь косвенно касаясь других репатриаций. Науменко считал, что в Лиенце было выдано Советам примерно 21 500 человек, многие из которых, будучи эмигрантами, не подпадали под действия Ялтинских соглашений. Последнее подтверждается современными исследованиями. Согласно подсчетам Юрия Цурганова, 68% офицерского корпуса Стана не подлежало депортации. Также в результате применения насилия, паники, самоубийств, неудачных побегов «погибло людей Казачьего стана при насильственной репатриации 1 июня 1945 года и в последующие дни… до 100 человек».

Не менее эмоциональны и исследования английского историка Николаса Толстого «Жертвы Ялты», «Министр и расправа». В «Жертвах Ялты» описаны не только масштабные депортации коллаборантов, организованные Великобританией и США, но и операции в других (Франция, Бельгия, Финляндия), в том числе нейтральных странах, в которых интернировалась часть перемещенных лиц (Швейцария, Швеция). Основным аргументом Толстого является мысль, что «выдавая русских в немецкой форме советским властям, английское правительство прекрасно знало, что сознательно нарушает и свои обязательства по международному праву, и соглашения с немецким правительством. Такое сознательное нарушение закона трудно назвать иначе как военным преступлением». При этом никакой оценки (кроме этической) депортации перемещенных лиц, не являвшихся членами вермахта или ваффен СС, в монографии не содержится. Автор проигнорировал, как якобы неубедительные, опасения высшего руководства союзников, возможности использования Москвой освобожденных английских и американских военнопленных как заложников, то есть в качестве инструмента шантажа[49].

Вторая книга, посвященная роли в вопросе депортации экс-премьера Энтони Идена, была запрещена судом Великобритании как содержащая диффамацию.

Подобный подход отчасти присутствовал и в соответствующей главе солженицынского «Архипелага ГУЛАГ» («Та весна»). Такая точка зрения, по справедливому замечанию другого английского историка, лорда Николаса Бетелла, обуславливается тем, что главным источником информации выступают жертвы принудительной репатриации.

Более взвешенный и объективный анализ дал сам Бетелл в книге «Последняя тайна». Бетелл, как и Толстой, реконструировал архитектуру насильственных репатриаций. Он писал об основных операциях в Лиенце (Казачий стан Доманова и перемещенные лица), Кемптене, Дахау, Платтлинге (власовцы, «хиви» и другие коллаборанты, а также перемещенные лица) и ряде других.

Причины насильственной выдачи были обусловлены «необходимостью обеспечить безопасность английских и американских военнопленных, находившихся в советских руках; опасением вызвать подозрения советского правительства и тем повредить ведению войны; страх перед трудностями, которые вызвала бы необходимость устройства и расселения на Западе большого числа советских граждан».

Бетелл подходил к проблеме дифференцировано. Он не считал ее решение правильным. Депортация, безусловно, «обернулась жестокой несправедливостью к тем советским гражданам, которые никоим образом не сотрудничали с нацистской Германией». Вместе с тем ученый был уверен, что советские граждане, «которые помогали нацистской Германии… по советским законам, как и по законам любой другой страны… были виновны в измене родине». Правда, оговаривался Бетелл, следует учитывать, что довоенные репрессии советского правительства, которые несли столь масштабный характер, обернулись неизбежным сокращением собственной легитимности со стороны социума. Также и последующее после депортации суровое наказание, как правило, не соответствовало степени вины.

Исследователь не считал правильной стратегию поведения/ожидания как коллаборантов, так и союзников. Коллаборанты в своих ожиданиях и требованиях политического убежища «недооценивали той недоброжелательности, которую вызвали к себе, сражаясь на стороне Гитлера. Они считали, что это несущественно, что их простят сразу же, как только они объяснят свою искреннюю готовность верно служить Западу в грядущем конфликте с Советским Союзом». В свою очередь союзники не смогли выработать механизмы защиты тех перемещенных лиц, которые не желали возвращаться. Также, выдавая ди-пи[50], они ошибочно «предполагали, что отношения с Советским Союзом будут оставаться хорошими».