Читать книгу "Хулио Кортасар. Другая сторона вещей - Мигель Эрраес"

Фернандес Сикко рассказывает и о других изобретениях дона Франсиско. Например, расческа, состоявшая из трех, соединенных вместе, или «непрокалываемая шина, идея которой пришла ему в голову, когда он возвращался с дальней прогулки на велосипеде и проколол покрышку об осколок разбитой бутылки. Ему пришлось возвращаться пешком, и по дороге он все думал, как разрешить вопрос уязвимости покрышек. Вернувшись домой, вместо того чтобы лечь отдохнуть – он прошел пешком 15 километров, – дон Франсиско взял три старые велосипедные шины и скрепил их вместе с помощью гвоздей, соорудив таким образом колесо, массивное, как камень, и без воздуха внутри. Правда, надо сказать следующее: чтобы ездить на таких колесах, требовалось двойное физическое усилие. Зато велосипед с такими колесами был надежнее родной матери» (29, 115).

Было известно об этом человеке и еще кое-что: он неустанно боролся за улучшение состояния проезжей части улиц и храбро сражался в связи с этим с интендантством, а также воевал с пекарями: при выпечке хлеба они должны были следить за тем, чтобы в муку не попадали нитки от холщовых мешков. Музитани был не только человек эксцентрический, он был еще и долгожитель: он прожил почти 95 лет, а «кожа у него на лице была как у ребенка», по словам его дочери. Лусия Музитани, в свою очередь, вспоминает: «В восемь вечера он загонял нас всех в дом и больше не разрешал выходить. Он купал нас в ледяной воде и не разрешал пить мате из трубочки, потому что считал это негигиеничным. Он не пользовался столовыми приборами. Еда у него всегда была особенная, только для него. Он запрещал нам общаться с посторонними людьми. Вплоть до того, что у нас в детстве были слюнявчики, на которых он собственноручно написал печатными буквами: „Пожалуйста, не лезьте к нам с поцелуями"» (29, 121). Человек с подобными привычками не мог пройти для Кортасара незамеченным.

Кроме этого, все тот же Николас Кокаро упоминает об одном неизвестном факте, касающемся более чем дружеских отношений Кортасара с Нелли (Кока) Мартин, известной в Чивилкое пловчихой, высокой стройной девушкой, бывшей выпускницей школы, работавшей учительницей. Молодая девушка жила недалеко от школы, «так что она, – рассказывает Кокаро, – часто сталкивалась с Кортасаром. Когда Кортасар приехал в Чивилкой, он поселился в пансионе Варсилио, который был совсем близко от главной площади. Он сам говорил мне, когда мы вместе бродили по унылым улицам городка, что часто встречает сеньориту Мартин на площади Испании» (15, 65).

О том, что касается любовных отношений с Кокой Мартин или с кем-нибудь еще, в письмах Кортасара той поры нет ни одного упоминания. Есть только ссылки на то, что этот сюжет произвел переполох в городке и что сам Кортасар в связи с этим чувствовал себя выбитым из колеи. В письме от 22 октября к Марселе Дюпрат он говорит, что по Чивилкою ползут слухи о «его дружбе с юной девушкой, которая была его ученицей в 1939 году, когда он туда приехал». Кортасар обвиняет «злые языки, которые распустились до такой степени, что я переживаю из-за этого горькие мучительные минуты, хотя на публике, в большинстве случаев, отделываюсь олимпийским спокойствием или поднимаю обидчиков на смех». Таким образом, его жизнь в Чивилкое в тот период нельзя назвать спокойной и приятной. В некоторых слоях общества реакционного Чивилкоя определенное поведение молодого преподавателя не могло вызвать одобрения, в чем мы убедимся позднее; это в значительной степени и явилось причиной, по которой он в скором времени переедет в Мендосу.

Фернандес Сикко отмечает, что отношения Кортасара с Кокой Мартин не выходили за рамки платонических. По его словам, они встречались, всегда заранее договариваясь о встрече и никогда случайно, на площади Испании в кинотеатре «Метрополь» (на самом деле Кортасар сам устраивал эту встречу при содействии билетера), что и давало пищу для разговоров «лгунам, разящих кинжалом лжи». Они встречались несколько раз в неделю, сидели на скамейке на площади, разговаривали, он читал ей стихи, и не более того. Сама Нелли Мартин говорила так: «Мы с Хулио никогда не целовались в губы» (29, 135).

Кокаро вспоминает, что Кока Мартин была «очень высокой девушкой, почти как Кортасар, с живыми глазами и улыбкой Моны Лизы». Как бы то ни было, даже если она и не была той женщиной, которая могла оставить заметный след в памяти Кортасара, его стихотворение «Площадь Испании – с тобой» имеет самое непосредственное отношение к этой истории. Кортасар подтверждает это в письме к Дюпрат в конце 1942 года, накануне своего отъезда в Чили; он посылает ей свое стихотворение, строки которого «имеют для меня большую ценность, ибо навеяны той, которая меня на них вдохновила»; в стихотворении речь идет «о самой красивой площади Чивилкоя, о жарком полудне и о свидании с девушкой». С другой стороны, как и во всех прочих стихотворных опытах Кортасара той поры, это стихотворение грешит избыточным формализмом, цель которого – поиски пластической конструкции, отражающей экзистенциальное мировосприятие. Ничего общего с будущим Кортасаром, который откроется в рассказах сборника «Бестиарий», но не исключено, что эти рассказы вынашивались в сознании писателя именно в тот период.

За пять лет пребывания в Чивилкое в жизни Кортасара произошло и нечто большее. Чивилкой, или Чивилкои, или Вильчико – как ни назови, – наводил на него тоску. Жизнь типичного провинциала приводила его в ужас; он боялся, как мы уже указывали, стать одним из них. Тем не менее он, так или иначе, принимал участие в общественной жизни Чивилкоя, и это бесспорный факт. Кроме того, за годы пребывания в Чивилкое произошли и еще некоторые события в жизни писателя: участие в поэтическом конкурсе (1940), большое путешествие по стране (1941), смерть троих близких людей (1942), первый конфликт с властями (1944). Следует добавить, что в этот период Кортасар не только не уменьшает объем чтения и писательства, но, наоборот, ритм его работы становится все более напряженным. Отметим, что в качестве развлечения он прорабатывал немецкую грамматику, которой начал заниматься еще в Боливаре; приступил к переводу «Робинзона Крузо», открыл для себя таких авторов, как высланный из Испании Рафаэль Диесте («Любимый красный свет»), утверждал, что совершенно очарован «Фантазией» Уолта Диснея и фильмом Джона Форда «Гроздья гнева», а также фильмом Виктора Флеминга «Волшебник из страны Оз»; он писал или начинал писать, пока еще не публикуя и не намереваясь публиковать, сборник стихов («По эту сторону»), сборники рассказов («Другой берег», «Бестиарий»), роман («Облака и Стрелок из лука»).

Следует сказать о поэтическом конкурсе, организованном Союзом писателей Аргентины и поддержанном известным журналом «Мартин Фьерро» в Буэнос-Айресе. Премия предназначалась поэту не старше тридцати лет, и присуждалась жюри, в состав которого входили Эдуардо Гонсалес Лануса, Хорхе Луис Борхес и Луис Эмилио Сото. Два последних обстоятельства – возрастные ограничения, что в свою очередь ограничивало участие начинающих поэтов, а также то, что имена членов жюри гарантировали строгость оценки, – привели к тому, что Кортасар, которому в августе исполнилось двадцать шесть лет, с воодушевлением принял участие в конкурсе.

Сборник стихов «По эту сторону», который был подписан псевдонимом Хулио Денис, не был издан и впоследствии исчез. От самого Кортасара известно, что этот сборник являлся неким резюме стихотворений, представляющих антитезу тем, что были включены в сборник «Присутствие». Если в последнем преобладали стихи определенного размера, символистского толка в стиле Рембо, то в сборнике «По эту сторону» Кортасар идет по пути отказа от традиционных размеров, стремясь создать поэтическую конструкцию, вступающую в противоречие с его первой книгой: «белый стих совершенно свободен; интуиция, ориентированная исключительно на поэтическую основу». Такими были стихи, которые нравились Кортасару. Вполне возможно, что указанные тексты уже содержали в себе суть того, что почти сразу же проявилось в Кортасаре как авторе рассказов, однако, как бы то ни было, в сборнике «По эту сторону» в унисон с тем, что говорил писатель, высказывается и Луис Гальярди, утверждая, что автор отказался от герметики как поэтического компонента и перешел на позиции свободного языка и свободной структуры, целиком уйдя в попытку увести «друга-читателя от простого и ясного», хотя в том же 1940 году сам Кортасар говорил: «…я никогда не думаю о читателе, когда пишу» (7, 73).