Читать книгу "Приговор - Иван Любенко"

— Простите, — робко вымолвил Ефим Андреевич, — но я находился под арестом и прибыл сюда для расследования преступления. Возможно, смогу быть вам ещё полезен…

— Назад, я тебе сказал!

— Не унижайтесь, сударь, перед этим дерьмом, — шепнул кто-то из арестованных.

Поляничко обернулся, кивнул обречённо и занял место среди расступившихся офицеров у края оврага. Ефим Андреевич привычным движением разгладил усы и перекрестился. Холодная капля страха, появившаяся где-то в шейном позвонке старого полицианта, скатилась вниз по спине.

Небо было чистое и безоблачное. В траве цокотали кузнечики. Пахло лесными травами.

Ашихин притащил пулемёт, залёг, прицелился и нажал на гашетки «Максима». Раздалась длинная очередь. Потом ещё одна.

С соседних деревьев взлетела стая испуганных ворон. Ещё несколько минут в округе слышались одиночные выстрелы — конвой добивал раненных.

III

На следующее утро на Николаевском проспекте были устроены пышные похороны матроса Якшина. Они скорее походили на манифестацию.

Колонну открывал матросский батальон, размахивающий чёрными флагами с изображением смерти — черепа и скрещенных костей. Во главе шёл новый начальник. За батальоном пыхтели два грузовика с установленными на них пулемётами «Максима». И ещё два автомобиля тянули пушки. Интернациональный батальон и рабочие дружины, предавшие недавно офицеров, двигались за моряками. За ними — кавалерийский эскадрон. Гроб с телом Якшина стоял на пушечном лафете и был прикрыт красным флагом. Две других домовины просто везли на телеге. Замыкали шествие, согнанные насильно, работники различных учреждений.

А ночью, как наутро сообщили газеты, в Юнкерском саду, в отместку за убийство Якшина и его помощников были казнены несколько человек, содержащихся в тюрьме: полковник Пеньковский, подпоручик Гаврилко, штабс-капитан Брадыхин и поручик Ямцев.

Ни массовые казни, ни манифестации не добавили большевикам уверенности в завтрашнем дне. По городу поползи слухи, что Шкуро уже где-то на окраине Ставрополя. О нём говорили полушёпотом; кто-то утверждал, что это старый, как лунь седой царский генерал, воевавший ещё в Кавказскую войну, кто-то со знанием дела заявлял, что «Шкура — добрый казак и храбро рубил головы нехристям в Персии». Как бы там ни было, но паника овладела гарнизоном.

На рынке у Петропавловской площади повздорили два пьяных солдата и открыли друг в друга стрельбу. Услышав выстрелы, члены Исполкома завели автомобили и бросились из города, приняв перестрелку за наступление белых. Правда, вскоре опомнились и возвратились. Объявили комендантский час, и в девять вечера горожане не имели права выходить из домов.

Как-то рано утром к зданию штаба Красной армии подъехала телега, запряжённая старой, измождённой лошадкой. На подводе, укутанный в мешковину и перевязанный верёвками, покоился груз. Невзрачный мужичок, извиняясь и волнуясь, попросил самого главного начальника. Ему навстречу вышел Ашихин.

— Ты откудова будешь? — поинтересовался начальник гарнизона.

— Та из Кугультов.

Незнакомец вынул из-за пазухи замусоленный конверт.

— Тут просили вам передать.

Начальник гарнизона распечатал послание. Оно гласило: «Посылаю Вам ваш багаж. Скоро вам всем то же самое будет. Полковник Шкуро».

— Что там? — кивая на телегу, спросил красный командир.

— Та мертвяк. Положили и сказали — вези. Я — ни в какую. Их благородие пистолем пригрозили. Денег, правда, за перевозку дали… Ежели что — я тут ни при чём.

Ашихин подошёл к подводе и скинул полог. Под ним лежал труп комиссара Петрова. На шее виднелась борозда от верёвки. «Стало быть, повесили, — мысленно заключил он».

Весть об этой расправе белых разнеслась по Ставрополю быстро. Страх перед Шкуро у красных рос, как на дрожжах. И некоторые большевистские начальники под разным предлогом — кто в командировку, кто на побывку в родные края — стали уезжать.

В воздухе веяло скорым освобождением губернской столицы.

IV

Уже в лесу Ардашев первым делом оторвал от сорочки несколько длинных кусков материи, скрутил их восьмёркой и, чтобы обувь не соскакивала, привязал к ногам. Шнурки у него изъяли сразу в тюрьме, и без этой хитрости он далеко бы не ушёл.

Родники бывший адвокат обогнул стороной. Сквозь заросли кустов было видно, как красноармейцы набирали воду и поили лошадей.

Ещё две версты пришлось преодолеть бегом. Иногда Клим Пантелеевич останавливался и отдыхал. Природа, несмотря на все ужасы гражданской войны, жила своей обычной размеренной жизнью. В кронах бука шумела листва, беззаботно пели птицы, прыгала белка. На душе у статского советника было полынно-горько. Никогда ещё Клим Пантелеевич не уподоблялся зайцу, убегавшему от хищников.

Монастырский лес скоро закончился и впереди завиднелся купол храма Иоанно-Мариинской женской обители.

Десять лет тому назад тогдашний присяжный поверенный раскрыл запутанное и сложное дело игуменьи Агриппины именно в этом монастыре. О нём в «Северокавказском крае» даже писал Илья Кургучёв. Ардашев помнил начало его рассказа «Демон» дословно: «Монастырь стоял в шести верстах от города. Он и сам был как город. Храм на полторы тысячи прихожан с трёхъярусной звонницей, пять корпусов под кельи, двухэтажная больница, две церковноприходские школы… Иоанно-Мариинская духовная обитель была любима всей богатой и сытой, задыхающейся от хлебного изобилия, южной губернией России…». «Да, — подумал он, — теперь кажется, что это было так давно, что вовсе никогда и не было…. Что сделали со страной большевики? Как смогли за столь короткое время вытащить из человеческих душ всё низменное, подлое, чего в прежние времена стыдились, о чём даже не говорили вслух? Откуда появились сонмища этих диких зверей?». Все эти вопросы он задавал себе постоянно, с тех самых пор, когда ещё в Петрограде рядом с домом увидел заполнившую улицу, серо-чёрную, обезумевшую от водки и вседозволенности, толпу солдат и матросов с красными бантами. «Да, какая-то самая малая часть населения присоединилась к Добровольческой армии и пытается бороться с этим злом. Но смогут ли они (а теперь и он вместе с ними) победить? И неужто прав был английский агент в стане красных, убеждавший его, что этот кошмар не на месяц, не на год и не на десятилетие?».

В саженях ста от опушки леса проехал красный разъезд. Пришлось залечь.

До наступления темноты Клим Пантелеевич прятался в брошенном сарае, в котором пастухи находили укрытие от дождя.

Когда на землю опустилось покрывало ночи, статский советник решил пробираться дальше. От грязи белые тряпки на обуви стали серыми и теперь не стоило опасаться, что его могут заметить в темноте. Он миновал рощицу и перебежками через поле добежал до дороги, которая вела на северо-восток. Монастырь теперь остался позади. Судя по всему, большевиков на его территории не было. В кельях монашек всё ещё теплился жёлтый свет.