Читать книгу "Здравствуй, нежность - Дени Вестхофф"

Несмотря на скорую церемонию бракосочетания, прошедшую в узком кругу самых близких людей (на ней присутствовали моя тетушка Сюзанна и свидетели — Паола с Шарлем), новость мгновенно была подхвачена французскими журналистами, потом облетела всю Европу и наконец в виде небольшого телерепортажа докатилась до Америки.

Похоже, сама судьба препятствовала окончательному разделению отца с родной семьей, потому что в тот январский вечер 1962 года сестра Боба Мэри Джо увидела брата по телевизору. Тот был во фраке, с галстуком-бабочкой и держал под руку мою мать. Именно этот репортаж позволил отцу возобновить отношения с семьей после более чем двух лет молчания.

Как бы это ни было странно, но всех своих родных он безумно любил. Каждый приезд Боба в Миннеаполис (и до свадьбы, и после нее) сопровождался настоящими празднествами, бурей эмоций и чувств, излияниями нежности и долгожданными единениями братьев и сестер, в ходе которых они непременно пели. Я присутствовал на нескольких таких встречах и до сих пор помню этот дружный хор голосов, служивший редким образчиком семейного единства в целом и общей сплоченности клана Уэстхофф в частности.

А моя мать так ни разу и не побывала в Миннесоте. По ее мнению (она сама мне часто об этом говорила), Уэстхоффы были квакерами, то есть традиционалистами, практикующими строгий католицизм. Но хотя семья моего отца действительно причисляла себя к католикам, их никак нельзя было назвать излишне скорбящими или суровыми. Напротив — они были ласковыми, добрыми и легкими на подъем. Умышленно ли отец позволил матери увериться в своем мнении, чтобы предотвратить возможный разлад в семье? Сама ли мать придумала этот ход, чтобы показать мне семейство Уэстхоффов в не слишком выгодном свете? Когда мне было двенадцать или тринадцать лет, я все же узнал правду: мать боялась, что отец насильно заберет меня у нее и увезет в США. Однако это не было похоже ни на отца, которого, даже при всем желании, невозможно было назвать похитителем, ни на мать, которая по непонятной причине позволяла себе подобные суждения о горячо любимом муже. Признаться, мне до сих пор не очень ясны причины такого поведения моей матери.

После свадьбы отец покинул мастерскую на Монмартре (где до этого он каждый день исправно трудился) и переехал к матери, в дом № 28 на бульваре Инвалидов, в VII округе Парижа, а после моего рождения они оба перебрались в квартиру на улице Мартиньяк.

Мой отец мгновенно приобрел репутацию человека свойского и стал вхож практически в любую компанию. По знаку зодиака он был настоящей «Рыбой» (отец родился 3 марта): он был буквально создан для бесед, переговоров, соглашений и сделок, к тому же Боб с легкостью общался абсолютно со всеми знакомыми, хорошими и не очень. Я ни разу не слышал от него жалоб на холод, дождь, ресторан или фильм. Однажды я привел его на полуторачасовой показ мультфильма «Хитрый Койот и Дорожный Бегун», проходивший неподалеку от знаменитого театра «Одеон» — так во время сеанса отец смеялся даже больше, чем я.

Мать с отцом не расставались ни днем, ни ночью и частенько засиживались до рассвета у Регины в клубе «Нью-Джиммиз», что в районе Монпарнас. Это местечко отличалось одним неоспоримым преимуществом: клуб был не слишком большим, так что можно было как преспокойно уединиться внутри, так и отдохнуть от изнурительных джерка или ча-ча-ча снаружи — на большой скамье. В современных ночных клубах мою мать огорчали две вещи: во-первых, танцы не парами, а поодиночке (она находила этот факт весьма удручающим и была отчасти права), а во-вторых, настолько громкая музыка, что она перекрывает собой любую беседу (здесь с ней, пожалуй, тоже можно согласиться). Ночь благоприятствует свободному общению, ведь тогда люди не стеснены своими дневными обязанностями, расписанием и прочими хлопотами. Ночь позволяет слушать и слышать друг друга. Как говорила мать: «Полуночники в тот или иной момент становятся разговорчивее, начинают общаться… Нет ничего зазорного в том, чтобы задавать вопросы: они говорят обо всем, им важно выразить себя, излить душу, а иногда — просто повеселиться. Ночь населена незнакомцами, которые говорят со мной, но при этом со мной даже не знакомы. Вы можете любить ее или ненавидеть, но ночь всегда подкинет вам пару сюрпризов». Ночь также покровительствует воображению, ведь зачастую мы выдумываем свои образы именно ночью.

Моей матери нравились ночные фантазеры. То были по большей части весьма обаятельные люди, говорила она, поскольку они обладали поэтическим складом ума и умели приврать. Мать не имела ничего против лжи, если только та делала своего носителя интереснее, величественнее или романтичнее. По ее мнению, такая ложь требовала хоть какой-то фантазии, а люди с фантазией ей нравились. И потом, такие люди врут, чтобы понравиться окружающим, а в этом всегда есть свое очарование. Мать скорее бы предпочла, чтобы ей рассказали невероятную выдумку, чем банальную правду. Она любила мечтательную ложь. С другой стороны, она ненавидела подлую ложь, которой люди обычно пользуются, чтобы обидеть.

По словам родителей, вход в «Нью-Джиммиз» выглядел необычайно оживленным. Было забавно смотреть на снующих туда-сюда посетителей, наблюдать за тем, как сходятся и расстаются молодые пары, а иногда разгораются целые драмы, конфликты и даже потасовки. В начале 1960-х годов рукоприкладство среди мужчин было делом нередким, особенно если причиной конфликта являлась женщина. Они дрались на кулаках, и я живо представлял себе, как заодно они швыряют стулья и бьют посуду. Мать рассказывала мне, что Боб умел драться, что в моем представлении неизменно должно было происходить в салунах, а участники драки обязательно должны были щеголять в широкополых шляпах. У отца действительно была какая-то особая ковбойская выправка, придававшая модному парижскому клубу неуловимый оттенок Дикого Запада. Должно быть, мои родители проводили вместе оживленные и довольно веселые вечера. Я полагаю, наряду с танцами, разговорами, горячими обсуждениями и совместным времяпрепровождением они точно так же любили делить на двоих редкие мгновения беззаботной свободы и легкости.

Поздний период беременности давался моей матери с большим трудом. Врачи сказали ей, что она должна отказаться от активного образа жизни и бесконечных празднеств, а последние три месяца провести в постели.

Ввиду необходимости должного ухода после родов мать на несколько недель переехала к родителям, в дом № 167 на бульваре Мальзерб. Моя бабушка души не чаяла в детях, особенно в младенцах, поэтому она была рада возможности меня понянчить.

Пока она меня ласкала, кормила и укачивала, родители (которым было лишь по тридцать лет) продолжали кутить у Регины. Однажды ночью отец вернулся с огромным синяком. Он дико хотел спать (возможно, в этот вечер он выпил лишнего), поэтому довольно скоро напрочь позабыл о своем расписном глазе. Утром следующего дня Джулия, бабушкина горничная, которая как раз принесла завтрак в комнату родителей, обнаружила там отца и при одном взгляде на него упала в обморок. Поднос выскользнул из ее рук, и все его содержимое (кофе, сок, бутерброды) разлетелось по комнате. Без сомнения, для Джулии, родившейся в маленькой деревушке, затерянной в известняковых плато Ло, утренний вид Боба с его черным глазом лишь подтвердил ее представление о том, что этот большой американец действительно прибыл с Дикого Запада.