Читать книгу "Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул"

Поэтому, разбирая соответствующую главу из хрестоматии «В помощь изучающему английскую литературу», я действительно понимаю, что он имел в виду, говоря об «арене фантазии» у Марло, и могу пересказать текст достаточно близко к источнику, чтобы он мог оценить точность и верность моего сочинения, и в то же время не настолько близко, чтобы он забраковал его как грубый плагиат. При этом у меня в мозгу сохранилось еще достаточно серого вещества, чтобы вставить несколько шуток собственного производства. Впервые мой преподаватель будет близок к признанию, что трата на меня его интеллектуальной энергии не была совершенно напрасной.

Его зовут мистер Курц — едва ли самое удачное имя для преподавателя английской литературы, но тут ничего не поделаешь, так уж его зовут. Ждать перед его квартирой — почти как перед кабинетом директора школы, только больше выматывает нервы. Особенно если, прибыв туда, обнаруживаешь, что сегодняшним напарником в занятиях будет не Бенедикт, мастер гребли, на фоне которого все, что ты скажешь, выглядит умным. Напарником оказывается Молли, черт ее подери, Эзеридж.

Молли, дура, наверно, с нетерпением ждет этих занятий, поэтому и приходит за пять минут до начала, щеголяя своей мантией стипендиата и сжимая в руках сочинение, которое, даже с учетом ее крупного и округлого женского почерка, окажется в три раза длиннее моего. Обычно я не испытываю к Молли ненависти. На самом деле я бы сказал, что, несмотря на тот катастрофический уикенд в Уэльсе и то, что она все еще ходит в обществе моего бывшего, но уж никак не теперешнего приятеля Эдварда, это один из самых близких моих друзей в колледже. Но, как я помню по последнему случаю совместного с ней занятия, стоит поместить ее в обстановку конкуренции, как она становится чрезвычайно зловредным существом. Ты больше ей не друг; в лучшем случае ты оказываешься фоном, оттеняющим ее способности, в худшем — противником, которого нужно безжалостно растоптать.

— Пожалуйста, не убивай меня, — прошу я трогательно и жалостно, делая вид, что шучу, хотя на самом деле говорю серьезно.

— О, господи, не будь дураком, ты наверняка знаешь об этом больше, чем я, — говорит она. — Я ведь даже не читала «Геро и Леандр». Как и «Резню в Париже».

Я хочу сказать ей, что даже не слышал о «Резне в Париже», но тут дверь приоткрывается и в ее растворе появляются карие глаза, рассматривающие нас с полуудивленным презрением. Если бы вам потребовался актер на роль мистера Курца в кино, то очень подошел бы Кевин Спейси. Тогда мы этого, конечно, не подозреваем, потому что «Семь», «Подозрительные лица», «Секреты Лос-Анджелеса» и «Красота по-американски» еще не сняты, а Спейси, вероятно, еще безвестный актер, играющий мелкие роли в очень далеких от Бродвея театрах, или чем он там занимался, пока не стал знаменитостью.

— Обычно полезно постучать. Тогда можно выяснить, дома я или нет, — говорит мистер Курц в своей слегка насмешливой, гипнотической манере с растягиванием слов, которую тщетно пытались имитировать поколения студентов, однажды даже положив ее на музыку и записав в стиле рэп. Она несколько напоминает мне удава Каа из «Книги джунглей», усыпляющего бдительность. — Входите же.

Но к тому времени, когда мы вошли и неудобно уселись на скамье, изготовленной из хромированного металла и черной кожи в стиле 60-х годов, которая, возможно, представляет интерес для коллекционеров, но не создает удобств сидящим на ней, он уже исчез, пройдя через дверь в книжном шкафу в какое-то таинственное внутреннее помещение, в котором никогда не был ни один из студентов.

Пока он отсутствует, Молли непрерывно роется в своих бумажках, а я изумленно разглядываю огромное количество книг, коллекцию пластинок с оперной музыкой, черно-белые фотографии лилий и обнаженных мужчин в рамках. Насколько я могу судить сейчас, их автором был некто по имени Роберт Мэпплторп, но в то время это имя не могло произвести на меня впечатление. Они просто заставляют меня задуматься: значат ли эти фотографии голых мужиков, что он гей, или не обязательно?

Никто же из нас ничего точно не знает — ни о его сексуальных привычках, ни о каких-либо других сторонах его личной жизни или биографии. Ходили разные слухи: что он самый выдающийся ученый своего поколения и был избран членом колледжа Ол-Соулз в возрасте всего двадцати лет; что он зарабатывает журналистикой столько денег, что приобрел квартиру в Нью-Йорке и дом в Испании (или Португалии?); что он презирает студентов и занимается преподавательской работой только потому, что не хочет расстаться с обширной квартирой в Большом дворе и привилегией обедать в Крайст-Черче. Но уверенно сказать о нем мы не можем почти ничего, да, честно говоря, и не стремимся выяснить, потому что нам нравится таинственность, благодаря которой мы боимся его и поклоняемся, как настоящему полубогу.

Мистер Курц еще некоторое время мешкает в своих таинственных покоях, вероятно, лишь затем, чтобы нагнать на нас больше тревоги и поощрить домыслы. Затем он неторопливо входит — коротко остриженный, в кожаных брюках и с таким безразличным видом, будто он вообще забыл о том, что должен с нами заниматься.

Мы, как впечатлительные студенты, полагаем, что это очень круто. В начале семестра он раздает списки лекций со словами: «Я обязан вам раздать это. Но зачем ходить на лекции, если можно почитать критику? И зачем читать критику, если можно прочесть сами тексты?» Ну-ну, мистер Курц, думаем мы про себя.

Но сейчас мистер Курц начинает очень медленно шагать по комнате, по-прежнему не обращая на нас внимания, по-прежнему не подавая признаков того, что он отдает себе отчет в том, что идет занятие или что он ожидает от нас каких-то слов, и в который раз я вспоминаю о главном и совершенно ужасном отрицательном свойстве оригинальной и в остальных отношениях великолепной системы преподавания мистера Курца, отвергающей лекции и учебники с критикой. Оно состоит в том, что ты должен прочесть сам текст.

«Прочесть» — это не означает «пробежать глазами и получить общее представление о том, что Тамерлан был довольно трагической личностью». Это означает «впитать в себя текст так, что можешь дословно цитировать целые его фрагменты и высказывать о нем действительно обоснованные мнения». Молли готова к этому в любой момент; я вижу, как она в последний раз проглядывает свои записи, хотя ей это и не нужно — у этой стервы все и так в голове, и если она начнет говорить прежде меня, то мне конец, потому что все высказываемое ею будет таким сверхтонким и оригинальным, что у меня не останется никаких шансов придумать что-нибудь достаточно толковое, чтобы хоть как-то продолжить обсуждение, и у мистера Курца сложится впечатление, что я не потратил ни капли труда или умственных усилий, и это будет так несправедливо — я старался, старался! — просто я не такой интеллектуал, как этот Мекон — Молли, вот и все.

Я прав, и то, что она будет излагать на протяжении большей части последующего часа, и в самом деле будет умно до тошноты. «Не кажется ли вам, что затруднительное положение Фаустуса в пьесе в некоторой мере отражает затруднительное положение, в котором, по мнению Марло, оказался сам театр?» — начинает она низким, мягким, ритмичным голосом, настолько напоминающим мистера Курца — от слегка ироничного тона до томного понижения голоса, — что возникает мысль: черт, это уж слишком, он сейчас ее прервет. Он должен заметить. Как он может не замечать такое явно театральное поведение?