Читать книгу "Правдивая история Деда Мороза - Евгения Пастернак"

Заходили поздороваться соседки, Маша теперь занимала только одну комнату в их большой квартире.

— Да и зачем мне больше? Все равно их не согреть… Да и страшно было одной. Давай я тебе в твою чашку чай налью, я ее сохранила. Сейчас даже чашку в городе не купишь.

— А еду?

— Ну, что-то по карточкам дают, мне одной много не нужно… А многое крестьяне привозят. Видел, у нас теперь на каждой трамвайной остановке рынок, кто яйца продает, кто яблоки… Рынки-то большие тоже все закрыли.

Маша рассказывала еще долго. О том, как служила в госпитале сестрой милосердия, как осталась одна — кто уехал в Москву, кто вообще за границу. Машу с собой звали, но она отказалась, боялась, что муж приедет, а ее не найдет.

Рассказывала, как тяжело ей там работалось:

— Лекарств-то почти нет… А люди ослаблены, питаются плохо, особенно детки…

Тут губы у Маши предательски задрожали, и она сменила тему.

— Так что я решила уйти из госпиталя, и теперь в Доме книги работать буду. Буквально неделю назад перешла, теперь я продавщица. И знаешь где? Ни за что не догадаешься!

— Где? — послушно спросил Сергей Иванович.

— Помнишь дом Зингера? Гнилой зуб на Невском? То есть на 25-го октября…

Морозов впервые за разговор улыбнулся.

— М-да. Ну, этот дом тебе и в те годы нравился… А Невский, он всегда будет Невским! Вот посмотришь, я тебе это практически обещаю!

И улыбнулся своей широкой, почти дедморозовской улыбкой.

— Сереж, а про себя расскажешь? Ты-то как все эти годы?

— Воевал, — коротко ответил Морозов, и жена поняла, что подробностей не будет.

Но тут Сергей Иванович вдруг добавил:

— Надо зайти, свечку поставить. Я однажды… зарок дал — если выживу, обязательно поставлю свечку в Петропавловском соборе.

— Не получится, — вздохнула Маша, убирая со стола, — закрыли собор. Зато теперь закона божьего в школах нет. И «ять» им отменили… Помнишь, мы с тобой когда-то думали, что для детского счастья нужно только «ять» убрать?

Морозов вздохнул. Жизнь показала, что для счастья нужно много больше.

Ночью они лежали, тесно прижавшись друг к другу. И соскучились, и холодно было под двумя худыми шерстяными одеялами.

— Как думаешь, — сказала Маша, — птёрки правда больше не придут?

Но муж не ответил. Должно быть, уже спал.

Рождества на сей раз не было. Был обычный декабрьский день. Вернее, даже январский — второй год страна жила по новому календарю.

Охли и птёрки не объявились.

Конец 1935 года

Из истории

К середине 1930-х годов жизнь в России понемногу наладилась. Теперь, правда, это была не Российская империя, а Советский Союз, но люди уже привыкли к новой, Советской, власти, обживались. Привыкли и к очередному новому названию Петрограда — теперь он назывался Ленинград. Голод, Гражданская война и стрельба по ночам ушли в прошлое. Заработали магазины и рынки. Везде строились заводы. Телефонов и автомобилей стало заметно больше, а самоваров — наоборот, меньше.

Правда, свободы стало еще меньше, чем при царе. Все очень внимательно читали газеты, чтобы не пропустить что-нибудь важное. Например, объявит газета «Правда» какого-нибудь писателя «врагом народа» — значит, книги этого писателя надо из дома выкинуть или хотя бы спрятать. Или, наоборот, напишут, что на работу надо ходить в пиджаках — надо срочно бежать в магазин и покупать пиджак. А то мало ли что.

В это время в СССР зарождался «культ личности». Этой самой личностью был Иосиф Сталин, генеральный секретарь ЦК ВКП(б) — Центрального комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). А если проще, то глава государства.

В честь Сталина слагались песни и стихи, его портреты висели в каждом кабинете в каждой школе.

И все дети без исключения знали, что живут в самой лучшей стране на свете, все гордились своим красными пионерскими галстуками и говорили: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

Взрослые были не такими наивными, но большая часть людей считала, что лучше немного потерпеть, зато жить без войны и разрухи.

Люди даже не стали особенно спорить, когда Советская власть в 1926 году запретили проводить рождественские елки. Все больше подрастало детей, которые ни разу в жизни не искали под елкой подарок…

После возвращения Сергея Ивановича с фронта Морозовы ни Рождество, ни Новый год больше не праздновали.

Сергей Иванович пришел работать в свое родное депо. С неуемной энергией начал восстанавливать разрушенное годами разрухи.

Правда, однажды случилось неожиданное напоминание о празднике. За неделю до Нового года Морозов влетел в комнату, как вихрь.

— Машенька, собирайся, у меня для тебя сюрприз! Быстрее, быстрее… Нас машина ждет.

Маша, заинтригованная, собралась в пять секунд.

— Помнишь, я тебе рассказывал, мы один очень важный заказ делаем?

Маша только кивнула. Последние пару месяцев она мужа практически не видела. Он часто даже оставался ночевать в депо. Сейчас все уже было готово к тому, что через неделю, 31 декабря, от Балтийского вокзала пойдет первый электропоезд, и Морозовы с облегчением вздохнули.

— Так вот, нас, то есть меня, за это решили премировать. Я сначала отказаться хотел — зачем, думаю, а потом как узнал что, а главное, где… Ну, ты сейчас сама все поймешь! Все, приехали.

Он резво, как молоденький, выскочил из авто и подал супруге руку. Маша вышла, не отрывая взгляда от дома, возле которого они остановились. Это был знаменитый Бутурлинский особняк на Сергиевской улице. Вернее, уже несколько лет эта улица называлась улицей Чайковского, просто Морозовы никак не могли привыкнуть к ее новому названию.

— Ты хотела здесь жить? Мечты сбываются!

Маша стояла и не верила в происходящее. Парадное заколочено, все жильцы заходят в дом с черного хода, краска на фасаде пооблупилась, исчезли декоративные вазы, красивейший балкон завален снегом и на нем болтаются какие-то тряпки, дверь на балкон забита досками. Но все это не могло приглушить красоту здания, которое сияло под зимним небом Ленинграда, словно светилось изнутри.