Читать книгу "Там, где любовь - Мэри Смит"

Настроение слегка испортилось, когда, выйдя из душа, она произвела ревизию своих вещей. Одно платье было ей откровенно велико, второе сшили году в пятидесятом, тогда оно было последним писком моды, ну а третье — третье превратило ее в пятнадцатилетнюю девочку.

Что ж, остаются юбки и блузки. Почти все они составляли строгие деловые костюмы, но если взять и смешать кремовую юбку с черной шифоновой блузкой, то будет ничего. Вполне даже пристойно. Сюда бы еще бриллиантов…

Одна драгоценность у нее была. Бабушкино колье из Индии. В сплетении золотых цепочек — эмалевый павлин с рубиновыми глазами и изумрудным хохолком. Вещь антикварная и до невозможности красивая. К нему бы сари и золотые браслеты-цепочки, но уж что есть.

Жаль, что нельзя позаимствовать что-нибудь у Сюзи. Она специалист по экстравагантным тряпкам, но ростом едва ли не вдвое выше Морин.

А, ладно. Выше головы не прыгнешь.

Разумеется, Дон обратил внимание на колье, и Морин пришлось рассказать романтическую и печальную историю любви своей бабушки.

Молодой человек, с которым она была помолвлена, уехал служить в Индию, затем вернулся, чтобы жениться на юной бабушке, и даже привез ей в подарок эмалевого павлина, но его срочно вызвали обратно в полк. Бабушка поехала за ним, однако к тому времени, как она добралась до Джайпура, ее жениха уже похоронили. Он умер от укуса королевской кобры, в те времена спасти его было нельзя. Бабушка поплакала на могиле и вернулась в Англию, где через несколько лет вышла за дедушку. Они искренне любили друг друга и всю жизнь мечтали зажить в достатке, однако единственным их богатством стали двенадцать детей и небольшое поместье в Лох-Лионесс. Именно там сейчас обитала Келли вместе с теткой Мардж, собственной семьей и сыном Морин Джеки, а также еще тридцатью малолетними бандитами.

Дон смеялся и грустил, слушая ее рассказ, а потом ответил своей историей, в которой щедро перемешались бравые стрелки королевской гвардии, зеленоглазые красавицы-ирландки и даже корсары Карибского моря. Слушая его, Морин начисто забыла о собственном скромном наряде, хотя в первый момент «Эксельсьор» несколько выбил ее из колеи своим великолепием.

Теперь она хохотала и пила отменное вино, не забывая при этом зорко следить, какие именно ножи и вилки использует Дон О'Брайен для каждого из блюд. Она не то чтобы выросла в семье, где пользовались одной ложкой на всех, но двенадцать вилок и двенадцать ножей на одну персону — это, согласитесь, перебор!

А потом она рассказывала Дону о Джеки, о том, как он родился, каким был смешным в младенчестве, ну а с этого плавно и совершенно без смущения перешла к истории Гаэтано, своего непутевого мужа, бросившего их с Джеки.

Дон нахмурился, слушая эту часть истории.

— Не могу поверить! Он бросил новорожденного сына?

— Да. Ему не нравилось, что Джеки плачет по ночам.

Морин собой гордилась. Ей удалось рассказать историю своей жизни легким светским тоном, не страдая и не напрашиваясь на жалость. Это хорошо. Однако хватит говорить о себе. Надо вытянуть что-нибудь и из Дона.

— Ну, а ты? Женат? Разведен? Вообще-то хоть раз женился?

— Да. Был. Очень давно. В другой жизни.

Признаться, ответ ее удивил. Он никогда раньше не упоминал о жене. И эта странная тень, мелькнувшая на разом осунувшемся и посерьезневшем лице…

Наверное, он развелся со скандалом и не хочет об этом вспоминать. Что ж, это можно понять.

— Вот и наш десерт! А к нему — настоящее божоле. Ручаюсь, такого ты не пила.

Он опять оказался совершенно прав. Божоле было изумительным, легким и терпким, бесшабашным и светлым, и Морин едва не рассмеялась от удовольствия, перекатывая на языке очередной глоток.

Она поглощала персики со взбитыми сливками и снова слушала рассказы Дона, теперь о его детстве.

— Мы с моим дружком Мигелем целыми днями пропадали в лесу. Строили дома на ветвях и — ты удивишься — мосты и дамбы. Ну, разумеется, и в шпионов играли, а как же!

— Значит, вот как все аукнулось! Мосты. Дамбы. И дом.

— Детские мечты не забываются. Ну а ты? О чем ты мечтала в детстве?

Неожиданно Морин смутилась.

— У меня были довольно глупые мечты. Вернее, очень девчачьи. Я хотела быть медсестрой или воспитательницей в яслях. А еще хотела выйти замуж и родить кучу детей.

— Ясно. А когда стала постарше? В колледже, например?

Морин задумчиво улыбнулась.

— Ждешь от меня амбиций? Их не было. Мне всегда хотелось одного и того же. Семья. Дети.

Счастье.

Да… Вот оно как все вышло. Один ребенок, никакого мужа и полная беспросветность впереди. Не надо было вспоминать.

Что интересно, ей действительно никогда не хотелось работать. В смысле, всегда хотелось заниматься только домом и детьми. Засыпать в объятиях мужа и просыпаться от его поцелуя. Провожать его на работу, а старших детей в школу. Играть с малышами, петь им песенки, чинить белье, собирать игрушки, возиться с собаками, заплетать косички, мазать зеленкой разбитые коленки… Именно так и никак иначе выглядело для Морин Аттертон счастье.

— Ты все еще хочешь иметь много детей?

— Хочу, да только поздновато. Мне скоро тридцать. Кроме того, для этого нужно еще кое-что.

— Ну да. Понимаю. Муж, деньги, дом. А кому нужна такая старая развалина.

— Это не смешно.

— А я и не смеюсь. Хотя ты не права. Это смешно. Вернее, смешная ты, Морин.

Она вдруг с ужасом поняла, что сейчас разрыдается. Дон О'Брайсн смеется над ней.

— Пойду попудрю носик. На минуточку.

В туалете она торопливо умылась холодной водой, несколько раз глубоко вздохнули и мрачно посмотрела на себя в зеркало. Так, теперь помада, плечи распрямить, грудь вперед — и никакого нытья. Леди не плачут. Вернее, не плачут при посторонних.

Дон ждал ее в холле.

— Мы уходим?

— Я думал, ты устала.

— Я в полном порядке.

— Ну и все равно пойдем. Хочешь, попьем кофе еще где-нибудь.

— Что ты, я кофе на ночь не могу. Меня это убьет. Даже думать боюсь о бессоннице.

— Морин?

— Да?

— Прости меня.

— Не за что прощать.

— Есть. Я тебя обидел. Нельзя было так с тобой…

— Я не обиделась, Просто на некоторые вещи мы с тобой смотрим по-разному, только и всего. Спасибо за роскошный ужин, кстати. Еда была сказочная, а еще здорово, что не надо мыть посуду.

Она заставляла себя беззаботно щебетать, а сама с грустью чувствовала, как растет между ней и Доном стена отчуждения, вроде бы рухнувшая во время ужина.