Читать книгу "Любовь надо заслужить - Дарья Биньярди"

На самом деле я просто хочу посидеть в кинотеатре там, где был Майо перед своим исчезновением, но мне не хочется объяснять это Изабелле. Вот почему меня так поражает ее фраза:

— А Майо был на дневном сеансе, не на вечернем, если тебе это важно.

Откуда ей известно про Майо?!

— Извини, я думала, ты хочешь пойти в кино именно поэтому… Мама сказала, что утром вы были у кинотеатра… Ты — Антония, да? А я — дочь Микелы, старшая. Красавица и дура.

Изабелла театрально кривит губы и протягивает мне руку.

Значит, дочь Микелы, теперь все понятно.

— Когда же она тебе сказала?

— Сегодня днем. Иногда она забегает сюда выпить капучино, в перерывах между пациентами. Она сказала, что ты пишешь детективы и что завтра вы ужинаете вместе.

— А как ты поняла, что это я?

— Беременная, около тридцати, длинные волосы. В Ферраре все друг друга знают. Никто, кроме туристов, не обедает в баре, а ты на туристку не похожа.

— Двадцать три недели.

— Что?

— У меня срок — двадцать три недели. Ты — единственная в Ферраре, кто заметил мою беременность. Твоя мама рассказывала тебе про Майо?

— Она сказала, что он первый парень, который ее поцеловал, что умер лет тридцать назад и что ты, его племянница, очень на него похожа.

Мне она этого не говорила. Сказала только, что я не похожа на Альму.

Как же я забыла, что я — племянница Майо! Микела была взволнована и после нашей встречи рассказала обо всем дочери, что же здесь странного? Интересно, Луиджи знает, что Изабелла — дочь Микелы? Он утверждает, что все знает, он просто не может не знать. Тогда почему мне ничего не сказал?

Изабелла кричит блондинке, чтобы та, уходя, проверила жалюзи. Говорит, что спешит, и, коснувшись моей руки, добавляет:

— Прости, если сказала лишнее… мне надо бежать… пока. — Уже в дверях оборачивается: — Будь добра, не говори моей маме, что я сказала тебе про Майо, — и идет быстрым шагом по проспекту Джовекка в своем черном развевающемся пальто, оставив меня с пакетом, за который я так и не заплатила.

Официантка машет шваброй:

— Ступайте себе, заплатите завтра, касса все равно закрыта. — У нее усталый голос.

В этом городе я всего чуть больше суток и, кажется, начинаю его узнавать. Нет, скорее так: начинаю понимать, что узнать его будет непросто.

Сообщение на телефон приходит в тот момент, когда я закрываю в номере ставни. Хорошо бы от Лео, что он едет. Но нет, от мамы: «Как странно, что ты в Ферраре! Умница, делай то, что подсказывает сердце. Спокойной ночи, цыпленок».

Как давно она не называла меня «цыпленком»!

Мамочка, как бы я хотела, чтобы ты была счастлива.

С тех пор, как ты рассказала мне про Майо, я постоянно думаю, как бы сложилась твоя жизнь, если бы не эта история. Родила бы ты ребенка в двадцать лет от такого мужчины, как мой отец? Наверное, нет. Значит, я не появилась бы на свет. Не знаю, могу ли пожертвовать собой для твоего счастья, все–таки я рада, что родилась.

Отвечаю: «Спасибо, мама, спокойной ночи! P. S. Феррара — прекрасный город».

В ответ получаю сообщение: «Завтра будет солнце, пообедаем у городских стен?»

Мама приедет сюда? Так неожиданно! Даже не знаю, радоваться или волноваться, и тут понимаю, что сообщение не от Альмы, а от Микелы. Она решила перенести нашу встречу на обед, что ж, тем лучше, сможем поужинать с Лео.

Пишу Лео: «Завтра вечером я свободна. R S. Альма прислала утешительную эсэмэску. Ты — гений». И как раньше люди жили без эсэмэсок?

Я смертельно устала, должно быть, потому, что мы ездили на море. Засыпая, вижу перед глазами красные гвоздики на белой мраморной плите.

Альма

В тот день, когда Майо сломал руку, мы были на пьяцца Ариостеа одни, катались на новых роликах. Отец ни за что не отпустил бы нас так далеко, но мама нам доверяла, особенно мне. Мне было одиннадцать лет.

Ролики были с какими–то особыми колесиками, очень быстрые. Конечно, мне бы хотелось, чтобы кто–то из родителей научил нас кататься, но мама в тот месяц работала после обеда, а отца вообще не было дома. Случалось, что он плохо себя чувствовал, и мы знали, что в такое время ему не надо мешать и что лучше ему побыть в деревне, «полечиться у реки», как он говорил.

Наш дом стоял как раз у дамбы: достаточно было подняться на плотину, а потом спуститься по лесенке — и ты у воды. Вместе с управляющим отец соорудил небольшие деревянные мостки для рыбалки. Иногда из деревни приходил какой–нибудь знакомый, и они рыбачили вместе. Мы с Майо по воскресеньям бегали на них смотреть: рыбаки всегда молчали, а если и разговаривали, то лишь с трехцветной кошкой, ожидавшей на мостках улов.

Так вот, в тот день мы набегались по кругу на площади и страшно устали. Я‑то каталась не слишком быстро, потому что летевший отовсюду тополиный пух забивался в нос и вызывал чихание, а Майо, обгоняя меня, носился вихрем. С самого утра я неважно себя чувствовала, может, из–за тополей или из–за насморка. Мама обычно не придавала значения нашим простудам, лекарство давала только в крайних случаях, когда была высокая температура. Я предложила пойти домой, и вдруг Майо споткнулся о камень и упал. Упал неудачно, на руку.

Он не кричал, не плакал. Сказал только: «Кажется, я сильно грохнулся» — и сел на ступеньку, потирая колено. Я решила отвести его к маме, но шли мы очень долго — Майо не мог идти быстро. Всю дорогу он молчал, а я была очень испугана и ужасно обеспокоена его странным молчанием.

Увидев нас в аптеке, мама вышла из–за прилавка и подбежала к Майо. Она наклонилась к нему — Майо был бледен и дрожал.

Я объяснила, что он упал на руку, она потрогала его запястье — будто уже все знала. Майо закричал от боли.

Доктор Заморани, фармацевт, посоветовал ехать в больницу Святой Анны, сделать рентген. Тут поднялась суматоха: выяснилось, что все приехали на работу на велосипедах, машины в тот день ни у кого не было, а звонить в «скорую» показалось неуместным. Даже покупатели принимали живое участие, каждый считал своим долгом дать совет. Все наперебой говорили про Майо, а на меня никто не обращал внимания. Мне становилось все хуже и хуже, я умоляюще смотрела на маму.

«Возьмем такси прямо здесь, на пьяцца Савонарола», — сказала мама. Никто из нас никогда не ездил на такси. Мы даже не знали, есть ли такси в Ферраре.

Рука у Майо начала опухать, я чувствовала себя виноватой и сердилась на маму за то, что она этого не понимает. Казалось, я вообще ни при чем, пустое место. Наконец–то меня заметили: «Альма, у тебя есть ключи? Иди домой и жди нас. Думаю, ничего страшного, но, может, придется наложить гипс. Ты ведь посидишь дома одна, правда?»

Я плохо себя чувствовала и не хотела идти домой. Я беспокоилась за Майо и злилась на маму за то, что она отпустила нас одних, и за то, что бросала меня сейчас. Но я ответила: «Да, да, я пойду домой, не волнуйся, мама, пока! Пока, Майо».