Читать книгу "Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - Майя Салавиц"

Проигрывая события вместе со мной, Сэнди пыталась развить толерантность к своим ужасным воспоминаниям. Она контролировала ситуацию в процессе игры, и этот контроль позволял ей смоделировать выносимый для нее уровень страдания. Если страдание было слишком сильным, она могла перенаправить нашу игру, что она часто и делала. Я не пытался вмешаться в этот процесс или подтолкнуть ее вспомнить что-то после того первого раза, когда мне необходимо было это сделать, чтобы оценить состояние девочки.

В первые месяцы нашей с Сэнди работы каждая встреча начиналась одинаково: в молчании. Она брала меня за руку и вела на середину комнаты, тянула меня вниз и жестом показывала, что я должен свернуться в положении связанного барашка. Она начинала исследовать комнату, бродила туда-сюда, возвращаясь ко мне. В конце концов, она подходила и ложилась мне на спину. Она начинала что-то тихо и неразборчиво говорить и качаться. Я уже знал, что не нужно вмешиваться или менять позу. Я позволял ей полностью контролировать происходящее. И это разрывало мое сердце.

Реакции детей, которые перенесли травму, часто бывают поняты неправильно. Так было и с Сэнди при ее общении с опекунами. Когда мальчик или девочка попадают в какие-то новые обстоятельства или новую семью, это всегда стресс, а поскольку дети, перенесшие травму, часто происходят из семей, в которых хаос и непредсказуемость являются чем-то «нормальным», они могут испытывать страх в спокойной и безопасной ситуации. Стараясь взять под контроль хаос, возвращение которого им кажется неизбежным, они будто специально провоцируют его, чтобы чувствовать себя в привычных и предсказуемых условиях.

Так «медовый месяц» опекунской заботы приемных родителей закончится, как только ребенок начинает вредничать и вызывающе себя вести, чтобы поскорее услышать привычные вопли и требования строгой дисциплины. Как любой человек, эти дети чувствуют себя комфортнее в привычных условиях. Как сказал один семейный доктор, мы предпочитаем «определенность несчастья несчастью неопределенности». Подобная реакция на травму часто приносит детям серьезные проблемы, когда ее неправильно воспринимают люди, которые приняли этих детей в свою семью.

К счастью, в этом случае я смог провести разъяснительную работу с людьми, опекавшими Сэнди, относительно того, чего можно ожидать от нее и как на это реагировать. Но сначала — вне нашей терапии, дома — ее проблемы сохранялись. Частота сердечных сокращений у нее была больше 120 ударов в минуту, что очень много для девочки ее возраста. Иногда она вела себя очень тихо и незаметно, но чаще была возбужденной и очень недоверчивой — что несколько напоминает поведение мальчиков, которых я наблюдал в лечебном центре. Я обсудил возможное позитивное воздействие клонидина с ее опекунами, ее адвокатом и со Стеном. Они дали согласие на то, чтобы попробовать, и вскоре ее сон улучшился, а частота, продолжительность и длительность плохого поведения уменьшились. С ней стало легче жить и легче заниматься — дома и в детском саду.

Наша терапия продолжалась. Примерно после двенадцатой сессии она изменила положение, в котором ей нужно было, чтобы я находился. Мне уже не приходилось лежать в позе связанного барашка; теперь я лежал на боку. Каждый раз был тот же самый ритуал. Она бродила по комнате, изучая ее, а время от времени возвращалась к моему «телу», лежащему в середине комнаты, и приносила собранные в процессе исследования вещи. Она держала мою голову, стараясь «покормить» меня. Затем она ложилась на меня, раскачивалась, «жужжала» какие-то обрывки мелодий, иногда застывала, как замороженная. Иногда она плакала. Во время этой части сеанса, примерно минут сорок, я молчал.

Но со временем, мало-помалу, Сэнди изменила программу. Она меньше бормотала что-то, не так долго исследовала комнату, а больше времени проводила, раскачиваясь и «жужжа». В конце концов, после многих месяцев лежания на полу, наступил день, когда в начале сеанса я, как обычно, уже приготовился пройти на середину комнаты и лечь, но она взяла меня за руку и вместо этого подвела к креслу-качалке. Она усадила меня. Сама подошла к книжной полке, взяла книгу и забралась ко мне на колени.

— Почитай мне что-нибудь, — сказала она.

Когда я начал, она сказала:

— Качайся!

Дальше так и продолжалось — Сэнди сидела у меня на коленях, мы качались и читали книжки.

Это было еще не излечение, но это было хорошее начало. И даже при том, что девочке пришлось пройти через ужасную битву опекунов — ее биологическим отцом, бабушкой со стороны матери и семьей, которая ее приняла, и я рад сказать, что в конце концов Сэнди сделала правильный выбор, оставшись в семье своих приемных родителей, с которыми провела оставшуюся часть детства. Иногда в семье возникали трудности, но в основном Сэнди вела себя очень разумно. Она нашла друзей, у нее были хорошие оценки, и в общении с людьми она показывала себя воспитанной и доброй девочкой. Годы шли, а я ничего не знал о ней. Но часто я вспоминал Сэнди и размышлял о том, чему она научила меня во время нашей совместной работы. Сейчас я радуюсь тому, что несколько месяцев назад мне удалось кое-что узнать. У нее все хорошо. Из-за обстоятельств этого дела я не могу раскрывать дальнейшие детали. Достаточно сказать, что у нее нормальная и «продуктивная» жизнь, которую мы все хотели для нее. Ничто не могло бы сделать меня счастливее.

Глава 3

Лестница в небеса

В лагере секты «Ветвь Давидова» (в Вако, Техас) дети жили в мире страха. Даже малыши были не защищены — лидер культа Давид Кореш считал, что воля и желания детей (некоторым было восемь месяцев!) должны быть подавлены в зародыше строгой физической дисциплиной, чтобы они оставались «в свете». Кореш был очень непостоянен: в какой-то момент он мог быть очень внимательным и ласковым, а в следующий — представал как гневный пророк. Его ярость была неизбежна и непредсказуема. «Давидовы дети», как назывались члены религиозной коммуны горы Кармел, были очень чувствительны к смене его настроений; они заискивали перед ним и старались (часто напрасно) предотвратить его гнев. Имея непостоянный нрав, Кореш в гневе был страшен, временами используя жуткие угрозы — по контрасту с добротой и внимательностью, которые он использовал в другое время, чтобы его последователи никогда не знали, чего ожидать.

У него была железная хватка, и он контролировал все аспекты жизни в лагере. Он отделял мужа от жены, а ребенка от родителей, разрушая все отношения, которые могли бы поколебать его положение как доминирующей мощной силы в жизни каждого члена общины. Любовь всех окружающих сходилась на нем, как спицы сходятся в середине колеса. Кореш был источником понимания мира, мудрости, любви и власти, он был проводником к Богу, если не самим богом.

И это был бог, который правил с помощью страха. Дети (а иногда и взрослые) жили в постоянном страхе физического наказания и унижения, что могло быть расплатой за малейшую ошибку, вроде пролитого молока. Наказание часто включало битье до крови толстой деревянной палкой, называемой «помощником». Кроме того, «Давидовы дети» боялись голода: тем, кто «плохо» себя вел, несколько дней вообще не давали еды или сажали на диету из картофеля и хлеба. Иногда их изолировали. Что касается девочек, все знали, что в конце концов они станут «невестами Давида». Это было санкционированное сексуальное насилие: в возрасте десяти лет их готовили к тому, чтобы они могли удовлетворить сексуальные аппетиты Кореша. Один из бывших членов секты рассказывал, что Кореш в экстазе говорил о том, что стук сердца этих девочек напоминает ему загнанных на охоте животных.