Читать книгу "Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман"

Глава 3. Юрий Лужков

Зловонные, кишевшие крысами овощехранилища Москвы стали кошмаром последних лет существования советского строя, средоточием всей абсурдности и глупости “развитого социализма”. Двадцать три гигантских склада воплощали в себе то странное недоверие (и жестокость), с которым большевики относились к крестьянству. Начиная с первых конфликтов с крестьянством при Ленине и кончая сталинской принудительной коллективизацией советская история была в значительной степени историей войны против сельского населения, которую вели для того, чтобы прокормить города. Хотя после Сталина массовые репрессии прекратились, гигантская машина централизованного планирования продолжала работать, год за годом конфискуя продукцию, которую производили крестьяне, и направляя ее в города для хранения и последующего распределения. Огромное количество овощей и фруктов, запасы на весь год, привозили из колхозов в московские овощехранилища из-за того колоссального недоверия, с которым государство относилось к крестьянам.

В начале перестройки, в середине 1980-х, овощные базы превратились с точки зрения организации их работы в нечто ужасное. Овощи привозили, сортировали, складировали, расфасовывали и хранили иногда в течение многих месяцев. На двадцати трех овощных базах, где хранилось до полутора миллионов тонн фруктов и овощей, которых хватило бы для обеспечения десятимиллионного города, проявлялись все симптомы экономики хронического дефицита, порожденные перекосами централизованного планирования. “Всегдашняя грязь, вонь, плесень, крысы, мухи, тараканы — казалось, нет такой нечисти, которая не могла бы найти тут пристанища”, — вспоминал Юрий Лужков, один из опытных советских хозяйственников, после первого посещения овощной базы.

“Даже хранилища, построенные недавно, были превращены работавшими на них людьми в руины, — отмечал Лужков. — Кругом царило запустение, наводившее на безумную мысль, что работники базы с маниакальным упорством намеренно уничтожали все, подобно армии, отходящей перед наступающим противником. Ничто не должно было достаться врагу”.

Процесс разложения начинался далеко отсюда, в колхозах. Более ста двадцати человек занимались там выращиванием овощей и фруктов для Москвы, но их давно перестало заботить качество их продукции. Они без особой охоты везли выращенные овощи на пункт сбора, откуда их увозили на грузовиках с накладной, в которой было написано просто “Москва”. К тому времени, когда груз привозили в город, он уже начинал гнить. Картофель был поражен колорадским жуком. “Склады превратились в склепы, содержимое которых не хранилось, а уничтожалось”, — вспоминал Лужков. Гниющие овощи затем развозились по государственным магазинам, где покупатели могли лишь возмущаться, глядя на почерневшую морковь, вялую зелень и гнилую картошку. Продавцы магазинов, торгуя гнилыми овощами, часто повторяли одно и то же: “Не нравится — не ешьте”.

Овощные базы были триумфом коллективного труда. Там все работали якобы “на общее благо”, на самом же деле не работал никто. Овощные базы напоминали учебный лагерь новобранцев: каждый день двадцать тысяч москвичей отправлялись туда перебирать и заново укладывать портящиеся, гниющие фрукты и овощи. Работа на базах была всеобщей, но нелюбимой обязанностью из-за грязи и крыс. Сотни тысяч людей, вынужденные работать в этой системе, воровали все, что могли.

“Вся система была настолько глубоко пронизана коррупцией, что заниматься расследованием не имело абсолютно никакого смысла”, — говорил Лужков. К тому же милиция была в доле. Финансовые контролеры и ревизоры просто списывали убытки, а партийные чиновники видели в этом хаосе еще одну удобную возможность. Они воровали лучшее из того, что было.

Воровство было настолько обычным и распространенным явлением, что даже не считалось преступлением. “Тут мы подходим к самой сути социализма, — отмечал Лужков. — В какой-то степени замешан был каждый, участвовал каждый, а при социализме это значит никто. Это и был самый страшный разврат “развитого социализма”. Каждый мог считать, что не он творец безобразий, и без зазрения совести приезжать домой с полными сумками, набитыми ворованными продуктами”{33}.

В декабре 1985 года Горбачев перевел в Москву нового руководителя — отличавшегося прямотой секретаря Свердловского обкома партии Бориса Ельцина. Вскоре Ельцин начал покорять город довольно необычным способом: стоял в очереди с простыми людьми, ездил на троллейбусе, без предупреждения приходил на заводы и в магазины, бросая вызов застойной, отмирающей социалистической системе. Растущая нехватка продовольствия в столице вызывала у Ельцина особое беспокойство. Однажды, узнав, что в мясном магазине есть телятина, что бывало очень редко, он пошел и встал в очередь. Когда он потребовал килограмм телятины, ему сказали, что ее нет. Тогда Ельцин силой проник за прилавок и через небольшое окно увидел, как в задней комнате куски телятины продают “нужным людям”{34}.

Ельцин играл на популистских струнах, открыто критикуя систему распределения, при которой партийная элита обслуживалась в специальных магазинах и приобретала качественные товары, недоступные простому населению. Он стал пользоваться искренней любовью москвичей, но популистская риторика не могла улучшить несовершенную систему распределения продовольствия в Москве. Один за другим чиновники получали задание исправить ситуацию на овощных базах и, не справившись, лишались своих должностей. Летом 1987 года положение с продовольствием в Москве ухудшилось, и овощные базы оказались на грани краха.

Ельцин обратился к Лужкову, коренастому, круглоголовому хозяйственнику, работавшему на руководящей должности в городском правительстве. Лужков был одним из двух заместителей председателя исполкома Моссовета, которые занимались повседневными делами города. Именно он выдавал лицензии первым кооперативам.

Чиновник, курировавший до этого овощные базы, слег с нервным расстройством. Ельцин вызвал Лужкова. Лужков, будучи дипломированным инженером, не хотел заниматься злосчастными овощными базами, считая это, как он вспоминал позже, “совершенно безнадежным делом”. Но, встретившись с Ельциным, смягчился. “Он выглядел совсем не таким, каким я его себе представлял, — рассказывал Лужков о Ельцине. — Он казался усталым, подавленным”. Ельцин сказал Лужкову, что работа будет нелегкой, и добавил: “Я прошу вас”.

Лужков понимал, что это поручение может стать концом его карьеры, но ответил на просьбу Ельцина согласием и отправился в удивительный и беспокойный путь, ведший из советского социализма.

Девятнадцатилетним студентом одного из московских технических вузов Лужков ездил в составе студенческого отряда в Сибирь для оказания помощи в уборке урожая. Шел октябрь 1955 года. Днем погода была еще теплой, и они сушили сено, но ночью неожиданно становилось холодно и температура часто опускалась ниже нуля. Студенты оказались в сложном положении: им не организовали своевременного возвращения в институт. Несколько ночей они спали в сене, дрожа от холода, многие заболели.

Потом, совершенно случайно, из Москвы приехал некий член Политбюро. Он наблюдал за ходом уборки урожая и высказал несколько поверхностных замечаний, не обращая внимания на жалобы студентов. Они просили, чтобы их вернули домой, говорили, что у них нет еды, нет лекарств, нет воды.