Читать книгу "Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз"

Овед был единственным в семье, к которому Герцль испытывал некоторую близость, и нередко они беседовали на английском. Если бы Овед спросил его об Эликуме, Герцль несомненно рассказал бы ему об их встречах в Лондоне. Но Овед не спрашивал, и потому Герцль считал себя освобожденным от необходимости сообщать ему об этом. К отцу же своему, Эфраиму, Герцль проявлял определенное милосердие, выражая после каждого посещения Лондона уверенность в том, что Эликум жив, ибо люди знают это, но адрес его проживания им неизвестен, и однажды он обязательно объявится. Эфраим передавал это Ривке, успокаивая ее. Но сводного своего брата Аминадава Герцль не терпел и почти ни разу с ним серьезно не разговаривал, ибо стоило ему на него взглянуть, сразу видел перед собой сцену в конюшне двадцать семь лет назад, когда пришел туда искать сестру свою Сарру. Он задерживал дыхание и трубка во рту его немедленно гасла; он извлекал из кармана коробку спичек и долго с плохо сдерживаемой злостью пытался разжечь табак.

За пасхальным столом рядом с Эфраимом стоял пустой стул – для Эликума, если тот внезапно заявится. Бабушка Ривка косилась на стул и пускала слезу, Сарра же, мать Эликума, говорила, что это не по еврейской традиции, символичность эта ущербна, ибо Эликум несомненно сидит за пасхальным столом у кого-то в Лондоне, зачем же ему два стула?

Эфраим вел в тот год пасхальный седер во всех деталях, согласно Агаде, и маленький Ури первый раз в жизни задавал четыре трудных вопроса – «арба кушиот». Бабушка Сарра обещала матери его Рахели, что малыш получит от неё в знак этого события подарок – золотой соверен. Ривка же, прабабушка, опять пустила слезу, на этот раз счастливую.

Рахель в свою очередь объявила, что в следующем году они всей семьей будут справлять седер у ее отца и матери, в семье Кордо-веро, в Иерусалиме, ибо Ури их внук-первенец, и они только и мечтают услышать, как он задает вопросы на Песах. На это Эфраим сказал:

– Поживем – увидим.

После седера Герцль ушел к себе в домик, обширный дом Эфраима поглотил своими пустыми комнатами всех гостей, и безмолвие воцарилось даже над двором. И лежал Эфраим в постели, прикрыв глаза, и три облика соревновались между собой, возникая перед его внутренним взором, жаждая высказаться, и он был обескуражен, ибо не желал отринуть Наамана, похороненного в Париже, наготой Беллы-Яффы, и колебался, имеет ли он право присоединять к ним Эликума, ведь он все же, очевидно, жив где-то там, в Англии.

«Ждите меня, дорогие мои, – говорил он сам с собой, – еще немного, и я с вами».

Менее чем через пять месяцев после этого пасхального седера грянула Вторая мировая война, а между весной и осенью того же года Овед успел завершить большой контракт по приобретению земли, купив сто двадцать дунамов плантаций и скальной земли вне мошава Зихрон-Яаков, на склонах холма, обращенного к долине – вади Милк.

Были там виноградники, много фиговых и гранатовых деревьев, забытых островков кактусов, акаций, и старая арабская развалюха рядом с тропой, по которой обычно гнали ослов от подножья холма.

Весной, когда Овед начал свои переговоры о покупке земли, там шло буйное цветение цикламенов, шафрана, анемонов, диких трав; осенью же, когда был подписан договор и грянула война, вся земля была покрыта желтой и серой головнёй. Но Овед вовсе не был огорчен этим, так или иначе земля была предназначена для продажи подрядчикам, которые построят на ней квартал вилл.

– Сельское хозяйство – это дело деда Эфраима, – сказал Овед жене своей Рахели.

Но именно в эти дни, когда грянула война, дед Эфраим перестал заниматься хозяйством, сидел безвыходно в доме, слушая радио и читая газеты.

– Ну, что я говорил тебе тогда, в Александрии? – Кричал он жене Ривке, словно трубя в фанфары. Но Ривка не помнила, и требовалось привести Герцля в свидетели.

– Герцль, что я говорил в Александрии, когда была Первая мировая?

Обнаружилось, что и Герцль страдает забытьем. И напомнил им Эфраим:

– Уже тогда я сказал вам, что ишув поделится на пролетариев и крестьян. Теперь их называют социалистами и фашистами. Я и ты – фашисты, а те, кто ест за столом национальных фондов – социалисты. И каковы деяния тех и этих? Приходит корабль с еврейскими беженцами из Европы, и просят они убежища в нашей стране. Приходит британская армия и стреляет по кораблю. Гитлер стреляет по беженцам в Европе, а британцы – в Азии. Так наши люди, которых называют фашистами, взорвали полицейский участок в Хайфе. Не понравилось это нашим социалистам, поймали они несколько наших фашистов, донесли на них британцам, и те посадили их в концлагерь в Африке. Точно так же сделали пролетарии наши с людьми «Нили» в Первую мировую. Ну, кто оказался прав? Не я ли?

– Но отец, – сказал Герцль, – первыми британцам стали доносить эти, которых обзывают фашистами, ты-то должен это знать.

– Еще бы, – сказал Эфраим в сердцах, – но они тотчас прекратили. Любовь к Израилю у нас сильнее ненависти к братьям. Теперь мы этого не делаем. Только социалисты продолжают.

– Было им у кого учиться, – заупрямился Герцль.

– Замолчи ты.

– Да, отец, – сказал Герцль, – я люблю молчать.

Адвокат Овед Бен-Цион пошел добровольцем в британскую армию воевать с Гитлером, но дядя его Герцль, который продолжал одеваться на английский манер, стал тайно поддерживать людей из «Национальной военной организации» – ЭЦЕЛя. Он подкупал британских полицейских, покупал у них оружие для организации, прятал у себя раненых, приводил врачей, хранил оружие под складами, где паковали цитрусовые. Вглубь ямы вела специально сооруженная лестница, от нее отходил наискось тоннель, где можно было скрывать оружие и людей.

Приехав в отпуск из армии, Овед нанял несколько арабов из села Фаридис, расположенного рядом с купленными им землями, и велел выращивать на этой скальной почве между деревьями овощи, которые шли нарасхват в дни войны. Для этого дела он получил ссуду из национальных фондов и, таким образом, до окончания войны неплохо заработал на этом участке, предназначенном под строительство вилл в дни мира. Отец Оведа Аминадав открыл мастерскую по шитью военной формы, продавая британцам в огромном количестве штаны и рубашки цвета хаки, носки, и все из текстиля, вырабатываемого на его же фабрике. Герцль также продавал цитрусовые фабрикам, производящим варенье и повидло. В те дни все мировые рынки цитрусовых закрылись, так что и Герцль неплохо зарабатывал. Только Эфраим сиднем сидел в доме, читал газеты и слушал радио. Раз в неделю ходил на собрание союза производителей цитрусовых и, если ему везло, выдавал речь на злобу дня, доказывая слушающим, что все это он предвидел еще в Александрии.

Члены семьи Кордоверо продолжали в Иерусалиме развивать связи с друзьями своими, арабами, и в их небольшом закрытом кругу торговцев землями существовало полное согласие по вопросу, кто во всем виноват: англичане. До того как начали они заниматься подстрекательством, доведшим их до прямой ненависти, сидели арабы и евреи мирно рядом, уверенные в том, что скоро англичан изгонят, и мир между ними, двоюродными братьями, наступит навеки.