Читать книгу "Глаза Клеопатры - Наталья Миронова"

Ей, конечно, не поверили. Да какая война, удивлялись тетушки Аделаида Эммануиловна и Клара Эммануиловна, какая война, когда заключили договор о сотрудничестве, когда каждый день по радио говорят, что войны не будет!

— А вы не ищите смысла там, куда сами его не клали. Потому-то и будет война, раз говорят, что ее не будет, — отвечала бабушка. — И немцев будут выселять из Поволжья, попомните мои слова.

Ее поддержал директор приюта. Опасливо озираясь, он подтвердил, что уже есть негласное распоряжение всех поволжских немцев брать на учет.

Ужасно не хотелось покидать осыпающийся флигелек, где все обжились и как-то притерлись друг к другу, но бабушка настояла на своем. Директор дал им подводу до станции, а там они сели в поезд и двинулись на Урал. Елена Николаевна хотела обосноваться в Перми — тогда это был город Молотов, — но бабушка заявила, что не будет жить в городе, который носит имя «этой чугунной задницы». Она, как всегда, оказалась провидицей. Во время войны Молотов стал «режимным городом», именно туда перебазировался не только Кировский театр, но и многие правительственные учреждения. Сомнительным беженцам в этом городе грозил бы неизбежный арест.

Словно некое чутье вело бабушку. В Молотове она разговорилась с какими-то мужиками, и они отвезли ее, вместе с детьми и старухами, в лесной поселок на реке Чусовой, «заимку», как они говорили, где жили ссыльные переселенцы. История поселка была удивительна, отчасти даже фантастична и немного напоминала историю самой бабушки. Жили в поселке раскулаченные, в основном бабы с детьми и старики: мужики и молодежь подались на заработки в Молотов и в другие уральские города.

Но чудо заключалось в том, что эти зажиточные крестьяне из нескольких крупных яицких казачьих станиц, сговорившись, ушли сами. Не стали дожидаться, пока их выселят, лишат имущества и пошлют в лагеря или в казахские степи — умирать с голоду. Они ушли, как бабушка из своей московской квартиры, сами, добровольно, «чтоб соседей в грех не вводить», сказала ей впоследствии одна из баб.

Еще в 1929 году они заранее отогнали в условленное место, в «заветную балку», несколько лошадей, бросили свои избы, скотину, хозяйство и ушли вверх по Уралу, сложив свой скромный скарб, иконы и самый необходимый инвентарь на телеги, усадив туда же стариков и детей. Как им удалось миновать сельские заградотряды, как они умудрились забраться так далеко на Север, знал один только Всевышний.

Поселок построили «нахаловкой» среди тайги над рекой Чусовой. И власти смирились, махнули рукой. Машина репрессий работала грубо, кое-кому удавалось проскользнуть между жерновами. Мужики срубили своим бабам избы, баньки и даже одноглавую церковку, хотя попа в ней не было.

Не было в поселке ни сельсовета, ни милиции, ни школы, ни фельдшерского пункта, не говоря уж о больнице, но все-таки он был не совсем бесхозным: советскую власть представлял изредка наезжавший из города Чусового уполномоченный. Поселок считался артелью. Бабы вязали платки из козьего пуха и отдавали уполномоченному, а он начислял им за это трудодни. Хотя какие трудодни! Грех один.

Бабушка предложила открыть в поселке школу в обмен на жилье и кормежку. Бабы согласились.

Им отдали недавно опустевшую избу с русской печкой, стали выделять продукты. В поселке было несколько дойных коз и куры, а в реке водилось много рыбы. У каждой избы был свой огород, и тут уж бабушке пришлось копать каменистую землю самой. Семена ей ссудили.

Никита обожал бабушкины рассказы о жизни в тайге, о том, как ходили летом в лаптях, а зимой в валенках, как вся школа с первого по последний класс собиралась в одной избе, как учились поначалу без учебников, тетрадей, чернил и перьев, без мела и классной доски. Зимой, в хорошую погоду, писали на снегу, летом чертили углем на полу или складывали буквы из сосновых иголок.

Разумеется, в поселке не было фортепьяно, — не то что в барском доме в Вольске! — но нашлась привезенная кем-то из мужиков гармонь-трехрядка. Клара Эммануиловна освоила ее и начала учить детей музыке. Бабушка преподавала все дисциплины: математику, русский язык и литературу, историю, географию. Елена Николаевна и старушки старались обучить детей иностранным языкам. Впрочем, все они подменяли друг друга, а бабушка еще и лечила всех понемногу, хотя главным средством от всех болезней в поселке считалась баня.

Лекарства, как и все остальное, чего нельзя было раздобыть или вырастить на месте, — соль, мыло, муку, крупу, керосин, спички, — привозили в поселок мужики, не забывавшие своих баб. Везли сразу помногу, сколько могли захватить. Каждый знал, что работает не только на свою семью, но и на весь поселок. Все зависели друг от друга, все друг друга выручали. Когда бабушка попросила привезти учебники, тетради, писчие перья и чернила, мужики крякнули, затянули пояса, но привезли.

Добираться до поселка было очень тяжело: все лесом, да в гору, и дороги никакой, потому и уполномоченный появлялся так редко. Отчасти поэтому советская власть и махнула рукой на дикое поселение. Зато обратно из поселка — милости просим: сел в лодку, а там веселая речка Чусовая сама вынесет куда надо, если «бойцов» — так называли глубоко врезающиеся в русло реки прибрежные камни — не боишься. Ну и если лодку на себе приволочешь.

Насчет войны и немцев бабушка оказалась права. Война началась. Парни из поселка, у кого года подошли, потянулись в город на призывной пункт, а вот мужики в большинстве своем работали на военных заводах, и им дали броню. Но вырываться в поселок к женам и детям стало гораздо труднее, а карточки часто не отоваривали.

Наступил страшный голод. Мука и крупа пропали начисто. Приехал уполномоченный и потребовал, чтобы все бабы шли на лесоповал. Сплавлять плоты было некому, из мужчин на заимке остались одни только ветхие старики. Уполномоченный велел сплавлять бревна самоходом, у ближайшего села ниже по течению их вылавливали и вязали в плоты. Бревна бились и ломались, половина уплывала ниже, река размалывала их в щепки, словом, это были не лесозаготовки, а чистая профанация. Но уполномоченный настаивал, что они должны давать план.

И тут бабушка оказала жителям бесхозного, беззаконного, безымянного поселка неоценимую помощь: она гораздо лучше городского уполномоченного умела считать. Правда, ей, члену семьи изменника Родины, так и не довелось лично вправить мозги полуграмотному снабженцу. Всякий раз, как он появлялся на заимке, ее прятали вместе со всем семейством. Но нашлись в поселке языкастые бабы, делавшие это за нее. Когда надо было закрывать процентовку, по их подсчетам выработка выходила куда больше, чем уполномоченный готов был начислить. Ругались, препирались, сходились на чем-то среднем. И все же благодаря бабушке бабам удавалось выторговать какой-то процент в свою пользу.

Изредка наезжавшим на заимку мужикам бабушка понемногу отдавала на продажу в городах свои драгоценности, хотя это было рискованное занятие: могли спросить, откуда взял. Вырученные деньги, вернее, купленные на них продукты честно делили на всех.

— Подумай, — говорила бабушка Никите, — за столько лет никто нас не выдал, не обманул, слова худого не сказал. Запомни: крестьяне — это соль земли.