Читать книгу "Холод - Андрей Геласимов"

– У нас дома без подвалов.

– Я знаю.

– На сваях они.

– Да знаю я. Что ты заладил! Мне нужно почувствовать механизм беды. Как он тикать начинает. Понимаешь? «Тик-так, тик-так, скоро всем конец».

– Жуть какая.

– Правильно. Зритель с первых минут должен густо навалить в штаны.

Зинаида, которая уже с интересом слушала их разговор, поморщилась при этих словах Филиппова. Однако Павлик принял игру. Ему льстило, что «лицо с обложки» обращается к нему за профессиональным советом.

– Ну, батареи в домах по такой погоде лопнут, я думаю, на следующий день. Еще сутки, наверное, можно мебель жечь.

– А потом?

– А потом – я не знаю… Потом – конец.

– Не надо пока про конец. Финал мне сейчас не интересен. Важно, как стартовать. Плюс масштабы трагедии. Сколько сейчас тут народу живет?

– Около двухсот тысяч.

– Прилично. Такую ораву на самолетах быстро не увезешь. А город ведь до весны заморозят. Как им тут выживать?

– Никак.

– Офигеть…

– Павлик! – пронзительно закричала вдруг Зинаида.

Прямо перед ними стремительной черной глыбой из тумана вылетел почти такой же, как и у них, «Лэнд Крузер». Чужой внедорожник на предельной скорости шел прямо по встречной полосе. На хвосте у него висел серебристый «Бумер». В последний момент Павлик успел уйти от столкновения, бросив машину вправо, и оба встречных автомобиля пролетели слева от них в считаных сантиметрах. Филиппова жестко швырнуло на дверцу, Зинаида продолжала что-то кричать, а машину как по стиральной доске колотило на застывших от мороза придорожных рытвинах и ухабах. Когда Павлик наконец остановил свой «крузак», Филиппов отцепился от дверной ручки и потрогал ушибленную голову. На пальцах осталась кровь.

– Нормально у вас тут ездят, – пробормотал он. – Мировое искусство едва не понесло тяжелую невосполнимую утрату… нафиг.

* * *

Рядом с гостиницей, куда его привезла Зинаида, расположились, присев на корточки, несколько гастарбайтеров. Несмотря на сильный мороз, они были заняты на каких-то работах у теплотрассы. Сигаретный дым и негромкая чужая речь клубились над ними, как пар над незамерзающим водоемом. Замызганные ватные спецовки поверх рабочих комбинезонов, монтажные черные шапки с белой шнуровкой на затылке, темные лица, а также сама поза прижавшегося к земле небольшого осторожного зверя – все это вызвало у Филиппова мгновенную мысль о сотнях и тысячах других таких же присевших по всей стране людях, которые примерно в такой же одежде и примерно с такими же лицами любили почему-то именно эту позу, когда им требовалось отдохнуть.

«Быть может, – размышлял туманно Филиппов, – все они в прошлой жизни были невысокими существами: овечками, собаками, ёжиками – что-нибудь в этом духе, а потому теперь им неловко на высоте человеческого роста. Может, у них кружится голова?»

– Лучшая гостиница в городе, – сказала Зинаида, паркуясь на площади рядом со стайкой присевших на корточки ремонтников. – Хотя вы, наверное, сами уже все припомнили. Узнаете родные места?

Филиппов осторожно кивнул.

– При мне эта площадь в народе называлась «Пятак».

– Ее и сейчас так называют. Пойдемте, я помогу вам заселиться.

– А мне нужна помощь?

Стойка администратора находилась почему-то на втором этаже. Девушка за стойкой была из местных. Отвыкший от якутских лиц Филиппов с интересом и совершенно по-хамски разглядывал ее в упор. Давным-давно, еще в советские «дружбонародные» времена, когда здесь, в условиях Крайнего Севера, численно преобладал слетевшийся на денежные надбавки приезжий народ, местные в гостиницах не работали. Не было их и среди продавцов, строителей, коммунальщиков, милиционеров – обычные городские профессии как будто не подходили им. Сохраняя свою природную чистоту, они занимались охотой, оленеводством, резьбой по кости, хождением в хороводах, горловым пением, научными исследованиями, доказывавшими, что именно они являются прародителями человечества, партийной работой на высоких постах, комсомольской работой на самых высоких постах, игрой на хомусе и, наконец, курением «Беломора». Очень стареньких и всегда очень маленьких якутских бабушек с неизменной папиросой во рту Филиппов помнил с раннего детства. Ни одна большая семья, выбираясь летом за город, чтобы отпраздновать Ысыах, свой языческий Новый год, не забывала привезти с собой такую старушку, и та сидела в кругу родных на почетном месте, щурила узкие знающие глаза на ведро с кумысом, покуривала «Беломор» и непроницаемо улыбалась.

– Вы что, издеваетесь? – напирала тем временем Зинаида на девушку за стойкой. – Что значит – у вас «люкс» кем-то занят? Освободите! Вы понимаете, кто приехал к вам в город? У вас что, каждый день мировые звезды останавливаются?

Девушка перевела бесконечно равнодушный взгляд на «мировую звезду», и у Филиппова возникло такое чувство, что ее узкими глазами на него ровно секунду смотрела вся тысячелетняя тундра – с оленями, стойбищами, ягелем, мошкарой, заблудившимися геологами и стужей. Судя по ее реакции, Филиппов тундру покорить не сумел. Подпаленная борода, разбитый лоб и влажные от затяжного пьянства глаза, очевидно, были недостаточным аргументом. Таких «звезд» в этой гостинице видели не раз.

Заскучавший Филиппов отвернулся от покрытой дешевым пластиком стойки администратора. На противоположной стене красовались блеклые, немного криво приклеенные фотообои. Изображенная на них березовая роща со сморщенным в углу деревом олицетворяла несбыточные чаяния северян по настоящему лесу и модному лет пятнадцать назад «евроремонту».

– А где тут у тебя наливают? – спросил он девушку-тундру, прерывая страстный монолог Зинаиды. – Бар в гостинице есть?

– Баар, да, – девушка кивнула и указала на лестницу. – Бон там, мнизу.

Услышав полузабытые, но неожиданно милые сердцу созвучия, Филиппов немедленно вспомнил, что «баар» в этих местах значит «есть», а согласные звуки всегда округляются в сторону местной фонетики.

– Бахыыба, – вежливо поблагодарил он и неверным шагом направился к лестнице, ведущей на первый этаж.

В пединституте, который из-за смерти жены он так и не окончил, некоторые преподы тоже любили перекраивать русское произношение на свой лад. Вернее, не столько любили, сколько не могли произнести иначе. Физкультура у них была «пискультурой», пуфик в деканате – забавным «пупиком», икс – немного тревожным «ихасом», а «функция» самым естественным образом превращалась в медицинский термин. Кое-какие проблемы с пониманием от этого возникали, но при известной степени догадливости все они разрешались безобидным студенческим ржанием.

– Доробо, табаарыс, – поприветствовал Филиппов субтильного узкоглазого юношу за кассой, входя в то помещение, которое девушка-тундра со второго этажа назвала баром.

Несколько легких и светлых столиков, очевидно из разоренной школьной столовой, плюс никаким образом не сочетавшиеся с ними тяжелые помпезные стулья с витыми полированными спинками и красными бархатными сиденьями составляли странное убранство этой комнаты. В пандан к стульям на окнах висели громоздкие театральные портьеры, перехваченные в талии широкими пыльными поясами с огромными пуговицами. За столами никого не было. Зато на каждом из них красовалась полная до краев солонка.