Читать книгу "Милый плут - Полина Федорова"

Что-то было такое в этих словах Манефы Ильиничны, сказанных уже без злости и сарказма, но с мольбой и огромной любовью к племяннице, что заставило Факса, избегающего до того смотреть в глаза тетушке, задержать на ней взгляд. В душе его шевельнулось спящее до того чувствование, кои люди сведущие и порядочные зовут совестью. Он вспомнил, как когда-то давно, еще в Петербурге, не находил себе места, представляя себе, как лади Гаттон, его Эмилия Гаттон принимает ласки от мужа и сама вынуждена ласкать его. Он вспомнил, как страдал и скрежетал зубами от невыносимой боли, стараясь прогнать из горячечной головы картинки, в которых Эмилия предавалась любви с мужем. Вот он целует ее, вот его рука скользит по ее бедрам, вот он ложится на нее своим толстым животом и входит в нее, щерясь сладострастно и похотливо… О, как он метался тогда по своей квартире, стараясь отогнать эти видения, но они лезли и лезли в голову, принося ему ужасные страдания. Неужели Серафима думает про него так же, тщетно пытаясь прогнать подобные видения из своей головы? Так же страдает, как он когда-то, и эти страдания приносит ей он, Альберт Факс…

Впрочем, начал успокаивать он себя, вряд ли женщины способны столь глубоко страдать. Они устроены иначе. Как врач, он знал, что женщины отличаются от мужчин не только телесно, но и психологически. Они чаще легкомысленны, более живучи и эмоции их поверхностны, а стало быть, и переживания их менее значительны, нежели у мужчин.

Альберт Карлович уже иначе посмотрел на Манефу Ильиничну и ответил, придав лицу вид оскорбленного достоинства:

— Не понимаю, о чем вы…

Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, потянулось в его душе, зевнуло сладко и широко и вновь сомкнуло веки…

11

Жить с тещей или почти с тещей под одной крышей — значит обречь себя на каждодневные пытки, муку и испорченное настроение. Одно только лицезрение Манефы Ильиничны, ведающей, скажем так, об увлечениях почти что зятя, отравляло Альберту Карловичу жизнь весьма и весьма ощутимо. Кроме того, доктор испытывал неудобство и иного свойства. Чувствование, которое люди сведущие и порядочные зовут совестью, всякий раз просыпалось и поднимало голову, когда он встречался с Манефой Ильиничной взглядами. И Альберт Карлович решил разом покончить со всеми этими неудобствами, — купить собственный дом и съехать из дома на Покровской. Он уже провел предварительную беседу с Серафимой по сему поводу и пришел к заключению, что супруга против ничего не имеет.

— Если ты считаешь, что так будет лучше для нас, — глядя на него влюбленными глазами, ответила она ему, — значит, так тому и быть.

— А твой литературный салон? — спросил Факс, приготовившийся было к долгим уговорам и не ожидавший, что Серафима так скоро согласится на переезд.

— Ну что ж, — просто сказала она, — салон не более как поменяет адрес, и я не вижу в этом ничего страшного.

Обрадованный Факс с удовольствием расцеловал супругу и принялся за поиски подходящего дома. Объявления о продажах публиковались в «Заволжской пчеле», и Альберт Карлович стал прилежно вычитывать их все, посвященные продажам домов.

В переулке Малой Красной улицы продаются плац-майором за самую сходную цену два на одном дворе стоящие дома со всеми выгодными службами.

Альберт Карлович сходил на Малую Красную улицу, посмотрел продающиеся дома, и они ему не понравились. Да и зачем им с Серафимой, собственно, два дома? Чтобы один сдавать? Так домовладельцами-выжигами они становиться не собирались…

На Покровской улице подле ограды продается дом с дворовыми постройками…

Нет это не подходило. На Покровской, значит, рядом с Манефой Ильиничной? Которая будет заходить к ним ежедневно, по-соседски? Нет уж, увольте. Сие, как говорится, именно тот случай, когда шило на мыло…

На углу Московской и Посадской улиц продается за отъездом хозяина каменный дом, при коем находится и сад, а на дворе колодезь с хорошею водою. Службы его дома все каменные: две кухни, из коих одна с англинским очагом, людская изба и подвал для вин, в лучшем все виде. Самыя комнаты дома расписаны со вкусом и с крашеными полами, снабжены мебелями. О цене надлежит справляться у хозяина дома.

Вот это вполне устраивало. Дом показался Факсу добротным и свежим, так как выстроен был совсем недавно, к тому же находился в Забулачье, торговой части города и весьма далеконько от улицы Покровской. А покупку сего дома и переезд подтолкнул следующий случай.

Как-то уже в середине лета Альберт Карлович был приглашен к Авдотье Попрядухиной, вдове того самого второй гильдии купца, что взращивал в теплицах под самым Зилантовым монастырем заморский овощ ананас и лупил за него с казанских обывателей хорошую цену, называя ее сходной. По весне купец скоропалительно отдал свою алчную душу Богу, конечно, не взяв с собою ни полушки из накопленных деньжищ, и, верно, крепко сожалея теперь о том, что слишком скупердяйничал при жизни.

Через месяц двадцатичетырехлетняя вдовица заскучала, затомилась душою, а главное, телом и вспомнила о докторе, который года три назад пользовал ее на предмет желудочных судорог и при этом смотрел на нее с таким восхищением, что не будь рядом купца Попрядухина, неизвестно, чем бы и кончился сей врачебный досмотр. Ведь по городу про доктора Факса ходили такие слухи, которые вызывали у женщин любопытство весьма определенного рода, оканчивающееся зачастую самым жарким адюльтером. У Попрядухиной неожиданно открылось кружение головы, и профессор Факс был призван ею на предмет врачебного досмотра и помощи. Доктор прибыл, нашел у вдовицы несомненный упадок нервических сил и верно определил у ней душевное, и, естественно, телесное томление. А томиться было чему, ибо мадам Попрядухина, что называется, была kapitales Frau[8]. И только Альберт Карлович, скинув сюртук и брюки, принялся пылко рассуждать о пользительности удивительных Альтоновских капель, неоценимого и благонадежнейшего средства от головокружения, обмороков, а также для укрепления нервов, жизненного огня и внутренних членов, не забывая при этом целовать ананасовую грудь вдовицы и вот-вот намереваясь прилечь рядом, как в покои ворвалась запыхавшаяся во гневе Манефа Ильинична. Сметя все преграды в лице камердинера и камер-лакеев мадам Попрядухиной, Манефа Ильинична, огненно сверкая очами, коротко бросила Альберту Карловичу «Домой!» и, покуда он надевал штаны и сюртук, чертыхаясь и проклиная тетушку, испортившую всю обедню, та обратилась к вдовице с такой горячей тирадой, в коей слова «потаскуха» и «лярва» были еще не самыми сильными.

Сие короткое тетушкино «Домой!» и решило дело. Через несколько дней дом на Московской улице был благоприобретен даже и без всяких рассрочек платежа, на кои был согласен хозяин, а еще через два дня чета Факсов съехала из дома Елагиной в дом Факса.

Сказать, что Серафима не знала или хотя бы не догадывалась об изменах мужа, значило бы покривить душой и расписаться в полном незнании женской природы. Сии существа более тонко организованы, нежели мужчины, лучше чувствуют опасность, и, несмотря на то, что язык у них более без костей, чем у мужчин, они будут молчать, если им это нужно, как Иван Сусанин на допросе у ляхов «об этой чертовой дороге».