Читать книгу "Люди в голом - Андрей Аствацатуров"

— А на чем ты играл? — спросил я.

Я отчетливо помню, как он сказал «на гобое». И еще подумал, что гобой в рок-группе — это, похоже, та изюминка, о которой говорил Двинятин. Подумал и предложил Гаврилову вступить в рок-группу. Гаврилов сразу же согласился и сказал, что, мол, инструмента сейчас нет, но это не проблема, он его возьмет в прокате.

Двинятин, которому я позвонил вечером того же дня, страшно обрадовался и очень меня хвалил.

Мы увиделись через два дня. Двинятин стоял у расписания. Вместо дежурного «привет» он возмущенно накинулся на меня:

— Тебе нельзя ничего поручать! Господи! Пошли дурака богу молиться!

— А что случилось? — не понял я.

— Что случилось?!! — загремел Двинятин. — На чем, по-твоему, играет Гаврилов?

— На этом… на гобое… — неуверенно ответил я.

— Андрюшенька! Зайчик мой! Гаврилов играет на ФАГОТЕ! На фаготе! Человек, закончивший музыкальную школу, должен отличать гобой от фагота!

— Школу я вообще-то не закончил, — говорю. — Меня выгнали за курение в туалете.

— Тебя наверняка выгнали за то, что ты не мог отличить фагот от гобоя.

— Да какая разница, — сказал я. — Пусть будет фагот.

— Андрюша! Солнышко! Ты когда-нибудь слышал, какие звуки издает фагот?

«Оп-па, — подумал я. — А ведь я действительно не представляю себе, как звучит фагот».

— Так вот, — торжествующе-злобно сказал Двинятин. — Фагот пердит! Пердит, понимаешь! За этот пердеж нас зрители гнилыми помидорами закидают… Так что неудобно перед Гавриловым получилось. Придется ему отказать.

Воцарилась тягостная пауза.

Мы оба молчали.

— Хотя, знаешь, — поразмыслив, сказал Двинятин, — может, с фаготом лучше получится. Смешнее…

Группу мы так и не создали. Дима Дмитриев отказался с нами иметь дело. Он спросил Двинятина, что мы своим творчеством «хотим сказать». И Двинятин ответил, что мы ничего не хотим сказать, а хотим просто, чтобы нас заметили. Тогда Дима, гордо побледнев, заявил, что не будет во всем этом участвовать, что это недостойно интеллигентного человека.

Другого гитариста мы найти так и не смогли. Да и потом на нас нахлынули новые заботы. Приближалась сессия. Нужно было участвовать в студенческих конференциях, писать курсовые, дипломы, набирать публикации, словом, делать академическую карьеру. Жизнь благополучно окрасилась в серый цвет.

Я стал тем, кем было задумано, чтобы я стал.

Борисов исчез из моей жизни. По одним сведениям, он уехал в Калугу, по другим — в Израиль. Кто-то мне говорил, что он работает в Питере гувернером и воспитывает детей из богатых семей.

Дима Дмитриев стал лингвистом. Чем он занимается сейчас, я не знаю. Он долгое время работал в Институте языкознания. Случайно заехавшие в институт бельгийцы назвали его «гениальным компьютерным лингвистом».

Филипп Федчин занимает должность замдекана и читает лекции по истории искусств.

Олег Гаврилов создал и возглавил коммерческий колледж. Кроме того, он заведует одной из кафедр филфака.

Кристина Пекина уволилась из Смольного колледжа и работает на кафедре Олега Гаврилова.

Андрей Степанов стал доктором филологических наук.

Чем занимается Двинятин, я полагаю, знают все, у кого дома есть телевизор.

А песню «Рыцари диких яблок» исполнила какая-то группа из Екатеринбурга. Об этом мне рассказал Жорик Старостюк, побывавший в этом городе на рок-фестивале. Слова значились как «народные».

Про то, как кенгуру «живет с слоном»

Недавно сосед Алексей Петренко заговорил со мной о моей бывшей жене Люсе, проживающей ныне в США в каком-то небольшом городке. Оказывается, они общаются. Она замужем, счастлива и по-прежнему пишет стихи и по воскресеньям поет в местном кафе русские романсы. В связи с ее поэтическими упражнениями я вспомнил одну историю десятилетней давности. Я забыл многие события нашей совместной жизни, но этот эпизод почему-то в моей памяти сохранился.

1992 год. Время мутное. Я только что закончил университет, женился на своей однокурснице, полноватой девушке Люсе, и моя жизнь начала стремительно набирать скорость.

Главное, не совсем было понятно, что делать. Я снова, как в школе, остался наедине с самим собой. Вокруг голодные, жалкие, опасные дикари, вооруженные палками-копалками и дубинами. Но что-то нужно было делать. То ли торговать, то ли писать диссертацию. Денег катастрофически не хватало. Даже на еду. Впрочем, еды в магазинах было немного.

И вот мой приятель, Андрей Степанов, нашел себе и мне небольшой приработок. Издательство с загадочным названием «Тайны здоровья» решило публиковать популярные книжки и поручило ему (а значит, нам обоим — как мне Степанов сказал по телефону) переводить с английского знаменитую сагу о строгой волшебнице Мэри Поппинс. Гонорар обещали выплатить по окончании работы. Деньги не безумно большие, но приятные.

Вот так удача.

Мы сели за перевод.

Степанов сразу назначил себя главным. Он был старше и, следовательно, умнее. Помню, как он систематически отчитывал меня за низкое качество перевода, плохое знание английского и общее скудоумие. Каждый брал свою порцию глав и переводил у себя дома. В конце недели мы встречались и читали друг другу переведенное. Если надо — поправляли друг друга. Причем, в основном, меня. Все шло по плану. Но в один прекрасный день, работая над очередной главой, я наткнулся в тексте на старое детское стихотворение, коим писательница решила разнообразить прозаическое повествование.

Я в панике позвонил Степанову.

— Степанов! — заявил я сходу. — Тут у меня стихи в тексте. А я стихи переводить не умею!

— Что не умеешь? — переспросил он и тут же взорвался. — Меня не волнует! Твоя глава — ты и выкручивайся! Мне свое нужно переводить! Тебя и так все время исправлять приходится, так что сделай хоть раз что-нибудь сам!

В трубке послышались короткие гудки. Потом Степанов, похоже, слегка оттаял и перезвонил. (Он всегда считал меня немного туповатым и делал на это скидку.)

— Ладно, — сказал он уже мягче. — Не мучайся. Но хоть попытайся! Если ты так ничего не придумаешь, позвоним Ване Писаренко. Он все-таки поэт.

— Ваня Писаренко, — возразил я, — авангардист. Он может переводить разве что какого-нибудь Сен-Жон Перса. А с детскими стихами не справится.

— Нальем — справится! — решительно заявил Степанов. — Но лучше бы ты сам все сделал.

— Ладно, попробую.

— Пока! Вечером встречаемся у меня, приноси перевод.

Я повесил трубку и вернулся к письменному столу, к стихотворению. Стихотворение рассказывало об истории Ноева ковчега. Детские простенькие слова: в ковчеге каждой твари было по паре, а кенгуру пары не нашлось, и ее поставили в пару со слоном. Вроде бы — все понятно. Не понятно только, как это изложить в стихах. «Может, — подумал я, — верлибром перевести?» Сидел где-то час, никаких мыслей так и не появилось. Наконец, я сдался и позвал на помощь жену.