Читать книгу "Черный квадрат - Михаил Липскеров"

– Хрусталев!.. – крикнул я. – Машину!.. Гони!..

Гуд бай, май лав, гуд бай... Ах ты, Боже ж мой... Гуд бай, май лав, гуд бай... Господи Иисусе Христе, помилуй мя... Гуд бай, май лав, гуд бай... Помоги мне, Господи Иисусе Христе! Помоги, Пречистая Дева Мария! И все святые угодники, помогите... По-мо-ги-те!..

«Вот мчится тройка удалая». Машина то есть типа «Жигули», а какая у нее модель, я не знаю, не разбираюсь в этом деле. Водила знает, ему это положено, а мне-то на фиг. Лишь бы везла. Да побыстрее. Впереди нас какой-то «КамАЗ» телепается и никак обогнать себя не дает.

– Ща мы его на взгорбке возьмем, – возбуждаясь, бормотнул водила.

Он пригнулся к рулю, вонзился глазом в дорогу слева от «КамАЗа» и в приближающийся взгорбок. Нажал на газ, рванул... Взвилась машина типа «Жигули», а какая у нее модель, я не знаю, не разбираюсь в этом деле. Водила знает... А, нет... водила уже ничего не знает. Он здесь остался вместе с машиной типа «Жигули», по эту сторону взгорбка, а я...

Лолиту я ищу... Лолиту... Тут она где-то... В одном из дальних лагерей... От всех товарищей-друзей... Я не прошу посылки пожирней, пришли хотя бы черных сухарей... Вдоль знаменитой Колымской трассы, в поисках золотишка вспоровшей тайгу более чем на тысячу километров. И лагерей тут предостаточно. При желании или по необходимости здесь относительно жилой площади на полстраны хватит. А если еще нары в три этажа, то уж совсем хорошо...

И вот мы с Хаванагилой едем по этой трассе на одолженном нам директором местной филармонии (я когда-то этому директору порядочно башлей отстегнул за левые концерты) автобусе «Кубань». Хаванагила с трудом управляет автобусом, потому что только смертельно ненавидящий искусство человек мог распорядиться местным филармониям закупать для перевозки артистов автобус «Кубань». В нем невозможно ездить людям, страдающим морской болезнью. Этот автобус штормит даже в состоянии недвижимости в наглухо запертом гараже. У него четыре колеса! В этом, собственно говоря, нет какого-то откровения. Я знавал много автобусов, у которых было по четыре колеса. Но у автобуса по фамилии «Кубань» каждое колесо жило своей самостоятельной жизнью. Управленческая роль руля крайне сомнительна. Мне кажется, что именно к этим колесам были обращены слова «Берите суверенитета сколько сможете».

Летом этот автобус аккумулирует в себе внешнее тепло и в жарких странах России существенно снижает среднегодовую температуру за бортом, а зимой, наоборот, отапливает окружающую действительность до такой степени, что артисты, чтобы согреться, выходят из автобуса. В этом гадском автобусе зимой такой лютый мороз, что у артистов мужского рода все отмерзает, держаться не за что и писать можно только сидя.

В двадцати пяти километрах от начала трассы расположился поселок Малый. Золотишко в нем кончилось в самом начале колымской безысходности, и зачем он существует до сих пор, понять трудно. Во всяком случае, я не понял. Да и никто из местных аборигенов мне объяснить не смог. Возможно, здесь останавливался на отдых этап, чтобы похоронить всех, не одолевших начало пути. На это указывали столбики с приколоченным кусками жести. Тут же находился и отель на два номера. Один – для мужчин, а второй – женский. По восемь коек в каждом. И магазин, в котором продавались продовольственные товары в виде спирта, шампанского, шоколадных конфет «Мишка на Севере» и табачное изделие «Север». Все, что нужно человеку для поддержания жизни. Всем этим делом командовал сильно пожилой еврей, доказывающий способность этого племени выживать в условиях, предельно отдаленных от места его происхождения. Позже мне приходилось бывать в Палестине, так что я знаю. На нем были ватные штаны, заправленные в унты, и ватник, в раскрытом вороте которого виднелась синяя в белый горошек бабочка. Что-то она мне смутно напоминала.

– Возняк! – представился он.

И фамилия мне была знакома. Я взрыл память и в глубине ее нашел фотографию. За столиком ресторана ВТО – король конферанса Михаил Наумович Гаркави; престарелый разговорник Александр Абрамович Менделевич, который в раньшие времена вел концерты Шаляпина; мой молодой отец, только что вернувшийся с войны худрук и конферансье фронтового театра «Огонек»; какие-то дамы неизвестного назначения и этот еврей в синей бабочке в белый горошек, только значительно моложе. Судя по фотографии, они пили водку.

И фамилия этого еврея была Возняк. И звали его Абрам Яковлевич. И был он королем администраторов. И возил он артистов эстрады. По всей России до революции. И по Советской России после революции. В Гражданскую войну. По Советскому Союзу в мирное время. По фронтам в Великую Отечественную войну. И опять в мирное время. И при этом абсолютно безграмотный человек. В политическом смысле этого слова. Возняк был уверен, что недавно закончившаяся война велась красными и белыми, и жутко негодовал, как могли белые, среди которых было много порядочных людей, которых он знал лично, сжечь всю его семью, мирно проживавшую в окрестностях города Житомира полторы сотни лет.

В 49-м его взяли. Страшно взволнованный Михаил Наумович Гаркави примчался на такси в ресторан ВТО. Почему я упоминаю такси? Потому что кроме таланта Михаил Наумович славился своим весом. В нем было сто тридцать два килограмма живого веса, и самостоятельно передвигаться пешком он мог только по сцене. В ресторане мой отец читал Александру Абрамовичу Менделевичу идеологически выверенные репризы.

– Ребята, – сказал Гаркави, выпив водки, – повязали Возняка.

– За что повязали? – спросили конфиденты.

– За компрометацию вождя, – ответил Гаркави и облился потом. Может быть, он облился потом просто так, по привычке, не знаю, но мой отец настаивал на этой формулировке. Потому что он тоже облился потом и, может быть, именно поэтому зафиксировал, что Гаркави облился потом. Не взмок, не вспотел, не покрылся бисеринками, а именно облился потом.

Только Менделевич не принял участия в общем обливании потом. Он подумал, выпил рюмку, закусил селедкой по-бородински и спросил:

– Ребята, я что-то не понимаю. Что это за вождь, которого может скомпрометировать Абрашка Возняк?

...И вот Возняк встретил меня в отеле поселка Малый.

– Здравствуйте, Абрам Яковлевич, – чуть не плача, обратился я к нему. Ведь он единственный, кто остался живой из сидящих за столом ресторана ВТО в 48-м году. Сорок лет нет Михаила Наумовича Гаркави, шестьдесят – Александра Абрамовича Менделевича. Тридцать с лишком – моего отца, и уж точно давным-давно раскиданы по московским кладбищам дамы неизвестного назначения. И вот только Возняк, Абрам Яковлевич, Абрашка... А ведь он родился еще в девятнадцатом веке... Ну да ничего, все нормально...

– Молодой человек меня знает?.. Я его знаю, а?..

– Я Липскеров...

– Фьедька?! Как ты постарел, мальчик!

– Нет, Абрам Яковлевич, я Липскеров-младший. Федькин сын.

– Вейзмир! Сколько же тебе лет, мальчик, и как тебя зовут, мальчик?

– Михаил Федорович, а лет мне шестьдесят пять.

– Михаил Фьедорович, кхе... Фьедькиному сыну не может быть шестьдесят пьять лет. Потому что Фьедьке было тридцать три, когда он вернулся с войны с Врангелем. И... и... и... тридцать восемь, когда меня взяли за компрометацию вождя. То, что меня взяли, я понять могу. Но зачем крутить людям бейцы? Скажите прямо: «Абрам, ты педераст, твое место у параши» – и я пойму! Но при чем здесь компрометация вождя? Зачем мешать жопу с политикой? Я вас спрашиваю?