Читать книгу "Моряк, которого разлюбило море - Юкио Мисима"

Нобору внимательно оглядел Рюдзи. Загоревшее на тропическом солнце лицо выглядело еще мужественнее, густые брови и белые зубы смотрелись даже привлекательнее, чем раньше. Однако в его пространной тираде о крокодиле звучала некая нарочитость, попытка придать правдоподобие фантазиям Нобору, она напоминала лесть преувеличенно эмоциональных писем, которые иногда Нобору писал ему. В этом повторно встреченном Рюдзи угадывалась подделка под другого Рюдзи, первого. Не сдержавшись, Нобору невольно произнес вслух:

— Подделка какая-то.

Но Рюдзи не понял и наивно возразил:

— Эй, не шути так. Это потому что мелкий? Так ведь крокодилы в детстве маленькие. Сходи в зоопарк.

— Нобору, будь вежливым. Покажи лучше свой кляссер.

Прежде чем Нобору успел протянуть руку, мать развернула перед Рюдзи кляссер, куда он аккуратно вклеивал марки с писем Рюдзи, присланных со всего мира.

Мать сидела перед окном лицом к свету, листала страницы, Рюдзи заглядывал сверху, облокотившись о спинку стула. Нобору подумал о том, какие у них обоих красивые носы. Тусклый свет прояснившегося зимнего неба приятно освещал безупречные профили этих двоих, уже позабывших о существовании Нобору.

— Когда теперь снова в море? — внезапно спросил Нобору.

Мать обернула к нему испуганное лицо, и он увидел, как она побледнела. Этот вопрос для Фусако, несомненно, был самым насущным и одновременно самым пугающим.

Рюдзи нарочно не спешил повернуть лицо от окна. Чуть сузив глаза, он медленно произнес:

— Пока не знаю.

Его ответ стал ударом для Нобору. Фусако молчала, напоминая закупоренную маленькой пробкой бутылку с пенящимися в ней разнообразными эмоциями. На лице застыла идиотская женская гримаса — не поймешь, то ли она несчастна, то ли счастлива. Мать выглядела как прачка.

Немного помедлив, Рюдзи спокойно добавил еще кое-что. И в этой то ли лжи, то ли правде звучало милосердие мужчины, уверенного в собственной силе влиять на чужую судьбу:

— В любом случае погрузка займет все праздники.

Как только мать и Рюдзи вышли из комнаты, Нобору, багровый от злости, закашлялся, выхватил из-под подушки дневник и написал:

Преступления Рюдзи Цукадзаки

Пункт третий. На вопрос «Когда снова в море?» вопреки ожиданиям ответил: «Не знаю».

Нобору отложил ручку и задумался, но потом, разозлившись еще больше, дописал:

Пункт четвертый. Его возвращение. Само по себе, как таковое.

Затем устыдился своего гнева. Он ведь тренируется «ничего не чувствовать». Нобору несколько раз ударил себя, внимательно вслушался в ритм собственного сердца и, убедившись, что в нем не осталось ни капли гнева, перечитал третий и четвертый пункты. Тем не менее он не нашел необходимости хоть что-то в них изменить.

В этот момент из соседней комнаты донесся неясный звук. Похоже, мать там. И Рюдзи тоже… А он не заперт на ключ. От следующей мысли сердце Нобору забилось сильнее. Как в незапертой комнате в этот утренний час незаметно и как можно скорее тихо выдвинуть ящик комода и забраться в нишу?

Глава 2

Фусако в подарок досталась дамская сумочка из кожи броненосца. Странную вещицу с болтающейся, похожей на мышиную, головой, грубой застежкой и швами Фусако носила с удовольствием, хвасталась ею в магазине, заставляя хмуриться управляющего Сибуя.

Последний день уходящего года они провели в разлуке — в «Рексе» было полно работы, а Рюдзи не смог отвертеться от вечерней вахты. Такое расставание на полдня казалось теперь естественным.

Фусако вернулась из магазина уже после десяти вечера. Рюдзи помогал убирать дом, и вместе с Нобору и прислугой они управились гораздо быстрее, чем в прошлые годы. Словно во время аврала, Рюдзи деловито раздавал указания, а Нобору, у которого только сегодня утром упала температура, радостно их выполнял.

Рюдзи в свитере с засученными рукавами и с обмотанной полотенцем головой и Нобору с таким же полотенцем и румянцем во всю щеку. К приходу Фусако они как раз закончили уборку на втором этаже и спускались по лестнице с ведрами и тряпками наперевес. Фусако взирала на них одновременно с изумленной радостью и тревогой за Нобору.

— Ничего. Поработает да попотеет — всю простуду как рукой снимет. — Грубоватые слова Рюдзи были хоть и резкими, зато очень «мужскими», давно не слышанными в этом доме. Даже старые опоры и стены, казалось, мгновенно встали по стойке «смирно».

Провожая старый год, вся семья за лапшой под гул предновогоднего вечернего колокола слушала повторяемую из года в год историю домработницы:

— Помню, мой бывший хозяин, господин Макгрегор, под Новый год собрал гостей, и ровно в двенадцать они как давай целоваться. И ко мне — щечка к щечке — приклеился бородатый ирландский джентельмен…

Едва оказавшись в спальне, Рюдзи обнял Фусако. При первых признаках рассвета он ребячливо предложил: «А давай встретим восход в парке?» Неожиданно для себя Фусако поддалась его сумасшедшей идее.

Они торопливо натянули все, что могли. Фусако на колготки надела рейтузы, а поверх кашемирового свитера натянула еще один роскошный датский лыжный свитер. Рюдзи накинул ей на плечи бушлат, и, крадучись, они вышли на улицу.

Предрассветный воздух приятно холодил разгоряченные тела. По пустынному парку они бежали навстречу брезжившему рассвету, хохотали до упаду, гонялись друг за дружкой в кипарисовой роще, старательно дышали, соревнуясь в яркой белизне идущего изо рта пара. Их губы, уставшие за ночь, словно покрылись изнутри тонкой коркой льда.

Они подошли к глядящему на порт парапету уже в седьмом часу. Венера сдвинулась к югу, светящиеся окна домов, складские фонари, мигающие красные и зеленые бортовые огни стоящих в море кораблей были по-прежнему яркими, вращающийся сноп маяка Морской Башни все еще четко врезался в сумрак парка, но контуры домов уже проступили, а на востоке пробивался в небе пурпур.

Качающий ветки кустов холодный ветер донес к ним далекий и неясный, трагичный и прерывистый, первый в этом году петушиный крик.

— Пусть этот год будет хорошим, — вслух помолилась Фусако.

Она подставила лицо ветру, и Рюдзи чмокнул ее в губы.

— Этот год будет хорошим. Само собой.

Красные огни пожарной лестницы одного из зданий постепенно соприкоснулись с границей медленно обретающей очертания водной глади, и Рюдзи почудилось в них что-то болезненное. В мае ему исполнится тридцать четыре года. Самое время завязать с затянувшимися фантазиями. Понять, что в мире не существует предназначенной лично для него славы. Пусть тусклые складские фонари под первыми невнятно-серыми лучами противятся пробуждению, но Рюдзи пора избавляться от иллюзий.

Даже в первый день нового года порт полнится звуками. От лихтерной стоянки с глухой дробью отходит плоскодонная баржа.