Читать книгу "Искушение винодела - Элизабет Нокс"

В этот момент собака Собрана, чесавшая у себя за ухом, приостановилась, словно решив, будто ангел обращается к ней. Встала и, отряхнувшись, помочилась на могильный камень.

— Антуан не любит собак. — Собран злобно посмотрел на питомицу. — И, думаю, не без причины.

Позади ставен на втором этаже забрезжил свет. Ангел метнулся к стене и застыл меж камней. Ставни распахнулись, наружу показалась голова. Когда спросили, кто здесь, Собран ответил:

— Это я.

— Жодо, я просто диву даюсь, как ты шастаешь по ночам где-то, а потом умудряешься работать днем!

Рядом с первой головой показалась вторая — с длинной темной косой.

— Бедная Селеста, помоги ей Господь, — проворчала сестра Собрана. — Неудивительно, что у нее портится характер, если муж вечно отсутствует дома.

— Мама! — прокричал из комнаты ребенок.

Софи выругалась и исчезла внутри.

— Поди домой! — сказал Антуан, а потом — уже мягче — добавил: — Друг мой, я прекрасно знаю: ты приходишь сюда не за тем, чтобы поговорить со мной или с Софи. Батист Кальман мертв.

— Доброй ночи, Антуан.

Ставни захлопнулись.

Прошло мгновение, и собака вновь принялась почесываться. Собран взял ее за ухо и пошел обратно к винограднику. В этот момент над ним пролетел Зас — Собран понял это, увидев промелькнувшую под ногами тень. Теперь ангел стоял на вершине холма и дожидался винодела. Тот шел неохотно, предвидя, о чем захочет спросить его небесное создание. Но с каким нетерпением ждал его ангел!

— Так ты все еще тоскуешь по Батисту?

— Да.

— Он был твоим любовником.

Собран пристально посмотрел на Заса.

— Батист был на три года старше меня. Научил меня кое-чему — как использовать определенные части своего тела. Мальчишки занимаются этим, пусть церковь и учит другому. Когда я был молод и пока не встретил Селесту, он делил со мной шлюх. В походе мы тоже делили шлюх. Теперь я этого стыжусь.

— А я-то думал, твоя беда с Селестой была в том, что ты просто не знал, как быть со страстью, которая внезапно свалилась на тебя. Думал, это у тебя впервые.

— Нет, впервые тогда у меня была любовь. Я не любил Батиста в этом смысле. Что бы я тогда рассказал тебе, чистому ангелу, как поделился бы с тобой порочным опытом? Я надеялся, у меня будет время искупить грехи молодости.

— И через два года после женитьбы отправился на войну вместе с Батистом?

— Были вещи, о которых я тебе не рассказывал, вот и все. Я не пытался казаться лучше, чем я есть на самом деле. Просто верил, что ты видишь мою душу, — так зачем утруждать себя и тебя лишними разговорами?

— Понимаю, — рассудительно произнес ангел, словно считал объяснение Собрана таким же рассудительным. Отчаяние покинуло его быстро, будто ушло вместе с выдохом. Перед Собраном вновь был Зас, неунывающий, полный энергии, как одна из тех полосатых горных мух, которых ни за что не прибить. — Я пройдусь с тобой назад, до Батистова надгробия.

— Лучше перенеси меня туда, ангел, по воздуху, пока я еще молод и не растолстел.

— Перенесу, когда состаришься и кости твои высохнут.

— И тогда же я буду опасаться за свою жизнь, мочась при каждом приступе страха.

— Время покажет.

1824

VIN TRANQUILLE[19]

Собран, сняв шляпу, стоял за спиной дворецкого у входа в один из многих залов шато-темных и длинных. Граф просил прийти, когда будет удобно, после дневных трудов, однако имелось в виду, что Собран должен явиться к шести вечера — как раз когда дома у него накрывают на стол, а в замке еще нет.

Дворецкий открыл одну дверь. В проем Собран увидел графа и трех дам: племянницу графа, ее служанку и няню. Все четверо склонились над темноволосым мальчиком в белом бархатном костюмчике — слушали его, улыбаясь. Потом, когда няня взяла его за руку, ребенок подставил щечку сначала дяде, потом матери, чтобы его поцеловали. Все засмеялись, стоило ему подставить щечку служанке — та поцеловала его, присев затем в реверансе.

Дворецкий открыл вторую дверь — дамы с ребенком покинули помещение, пройдя мимо винодела, который стоял, опустив глаза.

Граф пригласил Собрана войти и велел сесть в кресло у камина. Налил ему бокал вина Вино было отменное, и Собран надеялся, что граф не спросит мнения винодела о напитке. Тогда придется описывать свои вкусовые ощущения. В таких случаях граф говорил: «Что ты чувствуешь?» В эту игру они играли еще с отцом Собрана, а затем и с самим Собраном, когда мальчик стал сопровождать Жодо-старшего всякий раз, стоило тому отправиться в замок по делу. Граф позволял Жодо-младшему верить, будто у него неплохо получается; Арман Вюйи внимательно слушал причудливые описания будущего винодела. Но однажды отец по пути домой велел сыну «больше не выставлять себя на посмешище». Разве не видно, говорил он, ведь граф забавляется с неопытным простолюдином?

На сей раз граф не стал затевать игры. Он только сказал:

— Пять лет назад ты пришел бы сюда, не умывшись, чтобы показать, как усердно трудишься на винограднике.

— Надеюсь, я приходил не очень уж грязным?..

— Грязным, грязным, — Граф помолчал, затем продолжил: — Я прожил много дольше, чем ожидал. Каждую ночь забираюсь в кровать с мыслью: Вот прошел еще один день. Бог словно забыл обо мне, пропустил. Но зимой Он пройдет с бичом по-новой, и меня сметет первым же ударом. Мне семьдесят семь лет. Ты знаешь, что я дружил с Лазаром Карно?[20]Я и он исповедались у отца Леси — после того, как Карно проголосовал за казнь короля. Карно не любил политику, ему больше нравилось заниматься семьей. Я помогал ему воссоединиться с ними, когда угроза его жизни миновала и закончилось изгнание, потому как, знаешь ли, он считал, будто оказался полезен для меня в дни республики. — Граф вздохнул. — А еще я знавал Андре Шенье[21]. Слыхал о таком?

— Шенье? Поэт?

— Лет десять назад отец Леси сказал мне, что твой брат Леон — ученый, но чтец из вас двоих — ты.

— Бедный Леон, — рассмеялся Собран.

— Ах да, бедный мальчик, которого никто не любил за его правильность. Как он сейчас?

— Трудится в поте лица, расчищает землю, разводит скот. Или же пытается — другие предпочитают охоту, силки, капканы, никак не земледелие.

— Я слышал, твой погреб готов.

— Уже да.

— Хо! — Ответ Собрана пришелся графу столь по душе, что он сам взялся за кочергу и поворошил в камине угли.