Читать книгу "Любовь против правил - Шерри Томас"

Пустая. Пустая. Пустая.

«Я избавилась от виски».

Она основательно потрудилась.

Фиц пнул штабель ящиков ногой и, потеряв равновесие, всей тяжестью врезался в стену сарая.

— Вы в порядке? — раздался ее бесстрастный голос у него за спиной.

В порядке ли он? Разве она не видит собственными глазами, что он никогда уже не будет в порядке?

Неверной походкой он вышел из сарая.

— Я отправляюсь в деревню. Надо пополнить запасы.

Он собирался добыть выпивку, даже если это его убьет.

— Уже поздно. Через полчаса совсем стемнеет. А вы представления не имеете, где находится деревня.

Его раздражали ее рассудительность, ее благонравие и ее дурацкая уверенность, что она ему помогает.

— Я не могу помешать вам отправиться туда завтра. И определенно не смогу помешать вам заказать новую партию спиртного. Но сегодня ночью я настоятельно советую вам остаться здесь.

Он грубо выругался. Повернувшись — сердце его билось тяжело и неровно, — он вернулся в сарай и схватил пустую бутылку в надежде, что на донышке осталось хотя бы несколько капель. Но обнаружил лишь слабый алкогольный запах.

Снова раздался ее голос, ровный и непреклонный:

— Я знаю, для вас, милорд, небо обрушилось на землю. Но жизнь продолжается, и вы должны с этим смириться.

Он швырнул бутылку в дальний угол сарая. Она не разбилась, а только ударилась о стену с глухим стуком и шлепнулась на кучу джутовых мешков. Фиц в ярости выскочил из сарая и оказался лицом к лицу с ней.

— Какого черта вы рассуждаете о том, как рушится небо? Это крушение жизни, к которой я готовился годами!

Она подняла на него глаза. Поразительно, но сила и напряженность ее взгляда противоречили практически непроницаемому выражению ее лица.

— Вы думаете, вы единственный, у кого разбито сердце из-за этого брака?

И не потрудившись объяснить свое загадочное высказывание, она резко повернулась и вернулась в дом.

Сначала казалось, что все в порядке, не хуже, чем обычно. К тяжести в голове и головокружению при пробуждении с похмелья Фиц уже давно привык. Но с течением времени головная боль значительно усилилась и вскоре стала невыносимой. Руки его дрожали. Ночная рубашка промокла от пота. Раз за разом накатывала тошнота, рвота выворачивала внутренности.

Ему никогда не было так плохо. Впервые в жизни физические страдания вытеснили из его головы все мысли, кроме желанной янтарной жидкости, к которой он так отчаянно стремился. Он молил, чтобы ему дали стакан этого зелья, хотя бы рюмку, даже один глоток. И не обязательно, чтобы это было хорошее виски. Бренди тоже вполне бы сошло, как и ром, водка, абсент или даже глоток обычного джина, в который для запаха добавляют живицу.

Ни капли спиртного не получил он для облегчения своих мук. Но время от времени он смутно осознавал, что в комнате находится не один. Кто-то подавал ему воду напиться, отирал пот с лица и, возможно, даже подстилал под него свежие простыни.

В какой-то момент им овладел тревожный сон. Сновидения были полны истязающих его монстров и вынужденных расставаний. Несколько раз он в ужасе просыпался с бешено бьющимся сердцем в уверенности, что упал с огромной высоты. И каждый раз он слышал успокаивающий шепот возле своего уха, убаюкивающий, нежный.

Он снова открыл глаза в полутемной комнате, чувствуя себя так, будто только что оправился от сильной лихорадки: горечь во рту, полный упадок сил, в голове пустота. Окно было завешено простыней, так что трудно было определить время дня. Керосиновая лампа озаряла стены тусклым оранжевым светом. А перед ним… Неужели это — он несколько раз моргнул сухими воспаленными глазами — большой букет маргариток в глиняном кувшине? Да, действительно, маленькие маргаритки со свежими белыми лепестками и желтыми середочками, яркими, как солнце.

А позади букета на низенькой скамеечке для ног дремала его жена. Ее рыжеватые волосы были заплетены в косу, переброшенную через плечо.

С трудом поднявшись в сидячее положение, Фиц увидел рядом со своим матрасом на полу поднос, на котором стояли пузатый чайник, намазанные маслом тосты, миска с виноградом и пара вареных яиц, уже очищенных, прикрытых чистым белым носовым платком.

— Боюсь, чай уже остыл, — послышался ее голос, когда он потянулся за чайником.

Чай и вправду был чуть теплым. Но Фиц так хотел пить, что это не имело значения. И он достаточно проголодался, чтобы, несмотря на тошноту, съесть все, что было предложено.

— Как вы ухитрились приготовить чай?

Леди может разливать чай в своей гостиной, угощая гостей, но никогда сама не вскипятит чайник. И уж определенно она понятия не имеет, как развести огонь под чайником.

— Здесь нашлась спиртовка, и я научилась ею пользоваться. — Она прошла вперед, взяла поднос с его колен и некоторое время смотрела на него, словно он был незнакомцем, потерпевшим кораблекрушение, вынесенным на берег волной к ее ногам. — Я оставлю вас, чтобы вы могли отдохнуть.

Она была уже на полпути к двери, когда он вспомнил, что хотел спросить.

— А что здесь делают эти маргаритки?

— Ромашки? — Она оглянулась на пышный букет. — Я слышала, что ромашковый чай помогает заснуть. Понятия не имею, как готовить ромашковый чай, но надеюсь, что вам приятно смотреть на цветы.

Ромашки были такими яркими, что было больно глазам.

— Не могу сказать, что очень приятно, но благодарю вас.

Она кивнула и покинула комнату, оставив его одного.

Наступила ночь — не подозревая об этом, Фиц проспал почти целый день. Было уже слишком поздно, чтобы одеться и отправиться отыскивать деревню с целью обеспечить себя новыми запасами виски. Но даже если бы было совсем светло, он чувствовал, что слишком ослабел и у него не хватит сил совершить столь долгий поход.

Хотя знай он, что его вторая ночь будет столь же ужасной, как предыдущая, он, пожалуй, предпринял бы попытку. Головная боль снова разыгралась. Нервная дрожь, учащенное сердцебиение и приступы рвоты тоже вернулись как старые знакомые. Целая вечность прошла, прежде чем усталость взяла свое, и он в изнеможении заснул, держась за чью-то руку.

Третья ночь прошла гораздо лучше. Сон его был глубже, без всяких сновидений. И когда он проснулся с более или менее прояснившейся головой, было еще утро, а не конец дня или поздний вечер, как прежде.

Окно все еще было завешено простыней. Прикрыв ладонью глаза, он отдернул завесу, впустив в комнату поток солнечных лучей. Но картину, которую высветило солнце, нельзя было назвать приятной. Все стены были сплошь покрыты выбоинами разных размеров — одни большие, другие еще больше, — как будто какое-то бешеное животное с острыми рогами и клыками длиной в ярд было заперто здесь, отчаянно пытаясь вырваться на волю. Фиц потрогал пальцами некоторые из особенно уродливых выбоин, невольно удивляясь, что был способен на подобное неистовство.