Читать книгу "Легкое дыхание - Иван Бунин"

— Присаживайтесь-ка! — сказала хозяйка опять так,словно хотела сказать: «Ну, наконец-то, вот теперь все пойдет прекрасно».

Турбин сел, вытер платком лоб, все еще глядя словно черезводу. То, что один из гостей не подал ему руки, заставило его ощутить почтифизическую боль в сердце.

— Николай Нилыч, вам сколько кусков сахару? —обратилась к нему хозяйка с улыбкой.

Турбин встрепенулся.

— Я бы попросил без сахару, — сказал он.

И он взял стакан, замирая от страха повалить его на скатертьили прикоснуться руками к рукам Надежды Константиновны. Так как общий разговорна минуту прервался, то она продолжала:

— Ну что, как ваша школа?

— Ничего, прекрасно, — ответил Турбин, и его голосему показался чужим и слишком громким.

— А в Можаровке вы на все Святки остались? —заботливо прибавил хозяин.

— Да, уж нынешний год, думаю… решил так, что не ездитьлучше.

— Да?

Линтварев наклонил голову, словно приятно изумился. Затемторопливо, с виноватой улыбкой — по необходимости, мол, — обернулся ксоседу.

Стараясь держаться свободнее, Турбин стал осматриваться.

XIV

Тот, что не подал руки Турбину, Беклемишев, был богатыйпомещик и видный человек в земстве. Он был плотен, родовит, с матовым цветоммоложавого лица, сед. Держался с удивительным хладнокровием. И Турбин старалсяне глядеть на него.

Земский доктор держался строго, но просто, и его черемисскоелицо и взгляды сквозь очки между быстрыми глотками чая не пугали. Родственницыхозяйки, княжны Трипольские, часто вставляли свои замечания в рассказБеклемишева о его поездке к министру Ермолову ленивым тоном, гримасничая, когдаулыбались. Их Турбин уже видел несколько раз осенью, когда они амазонкамипроезжали по селу кататься. И у священника и у лавочника велись тогдабесконечные разговоры о них. От старого повара все знали, что княжны оченьбогаты, живут то в Петербурге, то в своем имении, то гостят у Линтварева, абольше всего — за границей.

— Что ж им? Катайся в свое удовольствие, да итолько! — говорил лавочник с умилением.

Когда о Турбине забыли, он успокоился и только чувствовалсебя как-то странно-хорошо в этой новой обстановке, среди легко развивающегосяразговора, сидя около хозяйки, похожей на английскую леди: таких изящных чертлица, такой чистоты и нежности кожи он еще никогда не видывал. А когда он вставал,так было легко и приятно отодвигать тонкий красивый стул, ходить по паркету вэтой просторной столовой, ярко озаренной большой лампой над столом, видетьблеск серебряного самовара и посуды из тончайшего стекла. Было, правда, одноочень неприятное обстоятельство: во время рассказа Беклемишева Турбин, не зная,что делать, наклонился и поймал собачку; но та, как стальная, выскочила из руки при этом так пронзительно взвизгнула, что хозяйка схватилась за висок и всевстрепенулись, обратили на него глаза, и Турбин готов был провалиться сквозьземлю от смущения. Но сама же хозяйка и сумела замять эту историю: такнепринужденно, словно ничего и не было, обратилась к нему: «Николай Нилыч, выпозволите еще чаю?» — что он ободрился и смог очень ловко ответить: «Нет,merci… достаточно уже».

Он выпил два стакана, наслаждаясь ароматом рома, который стихой лаской подливал ему в чай хозяин, и от рому оживился, почувствовалсмелость и верную упругость в ногах. Он даже не смутился, когда приехало ещенесколько человек гостей: красивая, полная вдова-помещица, завитая, с горящимиот мороза ушками, старик-помещик, который немножко рисовался простотой, нокоторого все любили за эту простоту и тотчас окружили с веселыми улыбками,еврей-инженер, сухой, черненький, подвижной, вроде той собачки, которую поймалТурбин, и наконец член суда, такой чистый, как все судейские, свободный ивеселый остряк, делавший умные, насмешливые глаза.

Говорили о театре. Трипольские с восторгом рассказывали обигре Заньковецкой в Петербурге, бранили Мазини, хвалили Фигнера… рассказывалипро своих знакомых, про поэта Надсона. Как будто желая описать, какой он милыйи больной человек, княжны рассказывали, что он у них был в гостях, а потом ониего навестили в Ницце. Член суда декламировал пародии Буренина на надсоновскиестихи. Потом разговор разбился — в одном месте слышались имена земцев, в другомвсе еще Мазини и Фигнера. Учитель, изгибаясь и покачиваясь, подходил то кодной, то к другой группе и все время был в напряженном состоянии от желанияхоть что-нибудь сказать. Но весь разговор шел о неизвестном, и он молчал илисмеялся сдержанно и неискренно, когда смеялись другие.

— А вы все о своем профессиональном образовании? —сказал он наконец, подходя к Линтвареву и Беклемишеву.

Беклемишев тихо поднял на него глаза.

— Нет, почему же… — сказал Линтварев, улыбаясь.Турбин, тоже улыбаясь, продолжал:

— Вы хотите, как я слышал, так серьезно им заняться?

От неловкости Турбин подчеркивал слова, и их можно былопринять за насмешку. Особенно нехорошо ему было от пристального и спокойноговзгляда Беклемишева. Но все-таки он присел к столу, предварительно посмотрев настул и раздвинув полы сюртука, расставил острыми углами свои тонкие ноги и,поставив локоть на колено, стал пощипывать кончики своих жидких белесых усов.

— Меня, по правде сказать, очень интересует этотвопрос, — сказал он, помолчав, как-то внезапно. — Я, конечно, говорюискренне…

— С какой же именно стороны вас интересует? —спросил Беклемишев.

— То есть как с какой стороны? Вообще… в применении егов жизни.

Беклемишев, поставив руки на стол и соединяя ладони,смотрел, ровно ли приходятся пальцы один к другому. Линтварев старательнонабивал машинкой папиросы.

— Я читал, — продолжал Турбин уже сусилием, — недавно в одной газетке про книжицу какого-то Весселя опрофессиональном образовании… Меня, собственно, удивило, что к его мыслям,очевидно, многие относятся враждебно: например, директор ремесленного училищацесаревича Николая… Мне кажется, что тут есть несправедливость… Он говорит,например, что школа, собственно, несовместима с мастерской…

— То есть это, — мягко перебил Линтварев, —Песталоцци мнение, а Вессель, хотя и…

— Ну да, и Песталоцци, — перебил в свою очередьТурбин, и в нем уже загорелось желание спора. — Только, по моему мнению,это и понятно… Когда мне, позвольте спросить, обучать своего какого-либо мальцамастерить разные безделушки, когда он сам, в своем быту, так сказать…

— Зачем же непременно безделушки?

Турбин развел руками.

— Мне, собственно, это все представляется как быигрушками… Мне трудно это объяснить, но все эти затеи… Говорят, подспорьехозяйству… но ведь смешно подпирать то, что разваливается окончательно… да и несоответствует все это духу нашего народа, истого земледельца… А учить его,например, делать плетушки…