Читать книгу "Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Пьер Весперини"

(которое смело можно назвать событием в истории нашей цивилизации) закрепляет триумф романтического восприятия театра: отныне все обыкновенные зрители становятся балтиморскими солдатами. Но, похоже, эти балтиморские солдаты уже не могут похвастаться столь же крепким психическим здоровьем, как тот, оригинальный персонаж Стендаля.

Что же произошло между тем временем и нашим?

Чтобы понять это, нужно отвлечься от театра и присмотреться к практике предупреждения о триггерах как таковой. Она редко используется во Франции, но очень распространена в англо-американском мире. Иногда это более деликатно называют content notice («уведомление о неприятном содержании»). Как гласит статья профессора права Гарвардского университета{198} Джинни Сук Герсен, опубликованная в сентябре 2021 год в The New Yorker,

«предупреждения о триггерах стали часто появляться на феминистских сайтах в начале 2000-х годов с целью уведомить читателей о деликатных темах, таких как сексуальное насилие, жестокое обращение с детьми и суицид; предполагается, что это снизит риск проявления у читателей симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). Студенты, привыкшие видеть подобные предупреждения в интернете, стали требовать от преподавателей делать их на занятиях. ‹…› С 2016 года исследование NPR, проведенное среди восьмисот преподавателей университетов, показало, что половина опрошенных использовали “предупреждения о триггерах” в своей работе со студентами».

В 2015 году студенты Колумбийского университета устроили скандал, требуя предварять лекции по греческой мифологии{199} предупреждением о триггерах{200}. Похожим образом ситуация развивалась и в мире театра. Вот что писал мне в 2018 году Филипп Годфруа, директор Большого театра Кале и несравненный знаток Вагнера:

«Особенно примечательно, что наша эпоха, в которой многие, опасаясь жалоб, публикуют все новые и новые “предупреждения о триггерах”, с ужасом открывает для себя, что сущность искусства, с самых его истоков, соткана из безнравственности, травм, насилия и прочих отвратительных поступков. Сталкиваясь с постоянным возникновением все новых рамок, которыми регламентируется контакт с лабиринтами психики или реальностью, с другими людьми, языком, образами, а то и с самой природой, перед лицом этой приверженности принципу предосторожности, способному со временем все переписать, перекрасить, размыть, подвергнуть цензуре, уничтожив таким образом прошлое, корни, само понятие запретного как такового, так что никто и не спросит, в чем причина такого отступления, такой инфантилизации, культура должна бороться, чтобы Платон, теоретик моральной диктатуры, не явился через столько веков изгонять деятелей искусства из идеальной республики».

Филипп Годфруа задает справедливый вопрос: почему именно наше время делает такое открытие – которое, прямо скажем, вовсе не открытие Америки? И почему это открытие так невыносимо? Вопрос очень серьезный. Конечно, легко смеяться над студентами, требующими предупреждать о триггерах на лекциях по греческой мифологии, и метать громы и молнии в адрес «Глобуса». Это уже происходило не раз, но сейчас я не хочу этим заниматься. Прежде всего потому, что состояние нашего мира больше, чем когда-либо, располагает нас последовать призыву Спинозы: «Не плакать, не смеяться, не ненавидеть, но понимать»{201}. А также потому, что на самом деле ни греческую мифологию, ни пьесы Шекспира ни в коем случае нельзя назвать эмоционально нейтральными. Так что вполне можно понять, почему людей, не получивших образования, которое бы подготовило их к восприятию культурных произведений как престижных и социально одобренных (а значит, безобидных) объектов, они «бьют наотмашь» и вызывают сильное потрясение.

Настоящая же проблема, на мой взгляд, заключается вот в чем. Истории, подобные «Ромео и Джульетте», случаются в реальной жизни изо дня в день. Мы помним «влюбленных из Сараева», серба и мусульманку, застреленных снайпером на мосту Врбаня{202}. Везде, где ненависть к чужим становится важной составляющей групповой идентичности, появляются «Ромео и Джульетты»: израильские и палестинские, индусские и мусульманские{203} и т. д.

Возникает вопрос: почему предупреждения о триггерах нужны в театре или в университете, а не в популярных художественных произведениях, таких как «Игра в кальмара», марвеловские блокбастеры или видеоигры, про которые всем известно, что их «потребляют» подростки, причем все более младшего возраста, потенциально чувствительные к насилию, но не всегда осознающие это? Во множестве творений ума, где довольно часто, цитируя «Глобус», встречаются «сцены насилия», «отсылки к употреблению наркотических веществ», «звуковые эффекты выстрелов» и «искусственная кровь»? Почему следует делать предупреждения о триггерах в театрах и университетах, а не в СМИ, которые демонстрируют ужаснейшие происшествия в прайм-тайм и даже крутят их на повторе в залах ожидания аэропортов и клиниках? Не в многочисленных роликах социальной рекламы (посвященных, например, семейному насилию, вождению в нетрезвом виде, гуманитарным катастрофам, тяжелым заболеваниям и т. д.), чья стратегия часто основана на шоковом эффекте, притом что они запросто могут возникнуть на экране прямо во время просмотра мультика про свинку Пеппу на YouTube?

Иными словами, в каких-то случаях показывать «безнравственность, травмы, насилие, отвратительные поступки», упомянутые Филиппом Годфруа и всегда бывшие уделом человечества, вполне законно и даже привычно, а в каких-то их следует обсуждать, объяснять, обставлять предварительными уведомлениями и патентованными удостоверениями. Нетрудно заметить, что все эти случаи укладываются в систему, образуя две категории: в одной всем правит выгода (индустрия развлечений, состоящая из крупных корпораций, таких как студии Marvel и Ubisoft, платформы Netflix и Prime Video, популярные каналы телерадиовещания, ведущие информационные агентства и т. п.), а другая – старая обыкновенная культура, восходящая к греческой «пайдейя» и латинской «хуманитас», нацеленная не просто на привлечение внимания «свободного времени мозга»{204}, а на чувства и разум. Чувства, которые нужно поразить эмоциями, и разум, который нужно побудить к мысли.

Вот эта обыкновенная культура и вынуждена сегодня отчитываться, доказывая свое право на существование. Брехт, следуя урокам Маркса, блистательно показал в пьесах «Страх и отчаяние в Третьей империи» или «Что тот солдат, что этот», как конфигурации внешнего мира преображают внутренний мир людей. Они могут разобрать человека и пересобрать по-другому, «как машину из старых запасных частей»{205}. То же и с ценностями, управляющими обществом. Раньше считалось само собой разумеющимся, что о худшем нам рассказывают университет и театр. В современном мире этим могут свободно заниматься лишь предприятия, извлекающие из этого прибыль. Потому что деньги снимают все вопросы. Они имеют статус абсолютной ценности. А вот организации, которые продолжают говорить о худшем, не ставя своей целью получение прибыли, возбуждают подозрения. Зачем говорить о чем-то, если не ради прибыли? Чернота человеческой души подлежит демонстрации, только если это выгодно. А если о ней приходится думать, потому что она бьет наотмашь, нужен санитарный пропуск. Как будто психическое здоровье предполагает невосприятие зла. И здесь наблюдается чрезвычайно показательный антропологический феномен, внедряющийся в наше общество, в котором темная сторона человеческой натуры словно бы должна быть «отменена», и тогда настанет «трансгуманистическая» цивилизация, чья культура будет состоять лишь из «чистых» историй.

В Античности было не так. Жестокость мифологических историй, которая на самом деле встречается в сказках по всему миру{206}, – один из открытых человечеством способов усмирять агрессию, изображая ее. Именно об этом говорит Аристотель, когда заявляет, что трагедия, заимствующая темы из мифологии, избавляет нас от «отрицательных аффектов» (ужас, уныние, жалость, которую античная философия почти единодушно осуждает): именно потому, что мы проживаем их в наслаждении мимесисом, то есть в изображении (на сцене, но в некотором смысле и на лекции в университете), мы в то же самое время излечиваемся от них (переживаем катарсис). Это очень древняя идея античной мысли, полагавшей, что «то, что ранит тебя, в то же время тебя излечит». Этот принцип находит свое отражение во многих греческих эротических стихотворениях, а также в стихе из трагедии, который император Клавдий цитирует Британику{207}.

Согласно статье в The New Yorker, справедливость этой мысли недавно подтвердили несколько исследований, опубликованных в период с 2018-го по 2021 год; их выводы, «удивительно схожие», «идут вразрез с общепринятым мнением». Похоже, предупреждения о триггерах «не уменьшают негативную реакцию на неприятный материал у студентов и лиц, перенесших травму или страдающих от ПТСР»{208}.

«Первое исследование, которое провел в Гарварде [в том числе] Ричард МакНалли, профессор психологии и автор работы “Воспоминания о травме” (Remembering Trauma), показало: среди лиц,