Читать книгу "Когда Венера смеется - Стивен Сейлор"

о реках, которые он форсировал, о галльских деревнях с их необычными видами и запахами, о гениальности Цезаря, умеющего перехитрить местные племена и подавить их выступления (на мой взгляд, поведение прославленного полководца отличалось неприкрытой жестокостью и способностью к самому низкому предательству, но я благоразумно держал эти мысли при себе). Метон подтвердил, что галлы — люди необычайно крупных размеров, многие из них просто гиганты. «Они считают нас низкорослым народом и смеются нам прямо в лицо, — сказал он. — Однако им не приходится смеяться долго».

Метон горел желанием услышать новости из Рима. Экон и я пересказали ему все сплетни последних дней, какие смогли вспомнить, включая и недавние интриги вокруг египетского кризиса.

— Помпей и твой любимый полководец, похоже, сравняли очки в последней игре, — заметил Экон, — исторгнув равное количество серебра из запасов царя Птолемея в обмен на подкуп сената, чтобы тот одобрительно посмотрел на его попытки оставить за собой египетский трон. Зато Красс остался вне игры.

— А что нужно Крассу от Египта? — воскликнул Метон, у которого помимо преданности Цезарю были свои причины не любить известного миллионера. — Он и так достаточно богат.

— Для Красса Красс никогда не будет достаточно богат, — сказал я.

— Если он хочет участвовать в состязании, — сказал Метон, с рассеянным видом потянувшись за своим коротким мечом и играя его рукояткой, — Крассу нужно выспорить у сената новое назначение на пост военачальника и впечатлить народ несколькими военными победами. Серебро добывает голоса, но лишь слава приносит величие, — добавил он, и я спросил себя, кому принадлежат эти слова — Метону или самому Цезарю, финансовое положение которого с каждым годом становилось все более шатким, тогда как список его побед продолжал удлиняться.

— Но Помпей усмирил Восток, а теперь Цезарь усмиряет Галлию, — сказал Экон. — Что останется Крассу?

— Ему просто придется найти себе новых врагов, — ответил Метон.

— Что ж, Египет находится так далеко, как только могут унести меня мысли, — сказал я и продолжил рассказывать о том, что я узнал от Диона вечером накануне того, как мы покинули Рим. Благодаря своей близости к Цезарю и его штабу, Метон уже слышал кое-что об убийстве александрийских послов, но не представлял себе всех масштабов скандала. Он был искренне потрясен, и я удивился про себя, как может быть встревожен простым убийством человек, привыкший к резне кровопролитнейших сражений. Эта мысль расстроила меня, поскольку я внезапно остро ощутил, как растет дистанция между мной и Метоном. Когда я стал описывать необычные обстоятельства визита, который нанесли мне Дион и его спутник, а также их наряды, — философ, одетый женщиной, и галл, одетый мужчиной, — Метон разразился взрывом смеха. Его смех побудил меня остановиться на более мелких подробностях, отчего он захохотал еще громче. Внезапно щетинистый подбородок и кровавые потеки на одежде перестали застилать мне глаза. Я снова видел перед собой смеющееся лицо мальчика, которого усыновил много лет назад, и понял, что нашел то, ради чего приехал сюда.

* * *

Получилось так, что Экон и я отсутствовали почти месяц и вернулись в Рим лишь после февральских ид. Сперва нас задержала снежная буря. Затем я простудился и подхватил кашель, который надсаживал мне грудь. После этого, когда я уже готов был двигаться в путь, заболел Белбон, причем тем же самым кашлем. Хотя найдутся люди, которые отнесутся с презрением к тому, что я отложил поездку ради того, чтобы ухаживать за больным рабом, мне кажется неразумным пускаться в опасное путешествие по зимним дорогам с больным телохранителем. Кроме того, я использовал любой предлог, чтобы подольше побыть с Метоном.

На обратном пути случай свел нас с тем же бесстрашным лодочником, который вез нас месяц назад, и мы пересекли Адриатическое море в уже знакомой лодке. Теперь мне не стоило большого труда уговорить Экона потратить несколько минут в храме Фортуны, прежде чем мы отчалим от берега. К счастью для нас, небо было чистым, а море — спокойным, и плавание прошло благополучно.

Вернувшись в Рим, я нашел Вифанию в гораздо лучшем расположении духа, чем то, в котором я ее оставил. Сказать по правде, тот прием, который она устроила мне в ночь после моего приезда, мог бы довести до обморока более слабого мужчину. Было время, когда месячной разлуки было достаточно, чтобы наше желание достигло необузданной глубины; я полагал, что с этим давно покончено, но той ночью Вифании удалось заставить меня почувствовать себя скорее двадцатичетырехлетним юнцом, чем отцом семейства пятидесяти четырех лет. Несмотря на боль и ломоту, накопившиеся в теле за предшествующие дни, проведенные в седле, я поднялся на следующее утро, чувствуя себя превосходно.

Пока мы сидели за завтраком, состоявшим из лепешек по-египетски и просяной каши с изюмом, Вифания вывалила на меня все сплетни последних дней. Я прихлебывал из чаши с горячим вином, сдобренным медом, и вполуха слушал о том, что скряга-сенатор, живший напротив, наконец покрыл свой дом новой крышей, и что группа эфиопских проституток поселилась, похоже, в доме богатого вдовца, расположенном выше по нашей улице. Когда Вифания перешла к делам, происходившим на форуме, я стал прислушиваться внимательнее.

Вифания всегда питала слабость к нашему красивому соседу Марку Целию — тому самому, с которым я столкнулся в ночь перед отъездом из Рима. По славам Вифании, Целий только что завершил обвинительный процесс, который заставил говорить о себе весь город.

— Я ходила смотреть, — сказала она.

— Правда? Тебя интересовало само разбирательство или обвинитель?

— И то и другое, разумеется. А почему нет? — она вдруг стала защищаться: — Я знаю достаточно о судах и законах после всех этих прожитых с тобою лет.

— О да, а Марк Целий к тому же очень хорош собой, когда ораторствует на волнительной ноте, — глаза горят, вены на лбу и на шее набухли…

Вифания приготовилась ответить, но передумала и, сделав непроницаемое лицо, стала пристально смотреть на меня.

— Обвинение, — сказал я наконец. — Против кого?

— Против какого-то Бестии.

— Луция Кальпурния Бестии?

Она кивнула.

— Ты ошибаешься, — сказал я с полным ртом, набитым просом.

— Полагаю, что нет. — Выражение ее лица стало надменным.

— Но Целий поддерживал старого Бестию прошлой осенью на выборах претора. Они были политическими союзниками.

— Больше они не союзники.

Это было более чем вероятно, учитывая закрепившуюся за Целием репутацию изменника — как в любви, так и в политике. Даже когда он публично поддерживал кандидата или одну из сторон в судебном разбирательстве, никто не мог с уверенностью судить о его истинных намерениях.

— И в чем же он обвинял Бестию?

— В подкупе избирателей.