Читать книгу "М. В. Ломоносов и основание Московского университета - Михаил Тимофеевич Белявский"

class="p1">В своей автобиографии Шлецер сам дал себе яркую и циничную характеристику. Он прямо говорил о том, что в Россию его привела исключительно погоня за деньгами. Объявивший космополитизм своим научным кредо, Шлецер, явившись в Россию, решил «облагодетельствовать» страну. С исключительным высокомерием он третировал всех, работавших до него в области филологии и истории, и стремился дискредитировать работы передовых деятелей русской науки и культуры. Особенную его ярость вызывали работы Ломоносова. Шлецер нагло заявлял, что гениальные работы Ломоносова годятся лишь в качестве «чернового материала». Окончательно распоясавшись, он называл Ломоносова «грубым невеждой, ничего не знавшим, кроме своих летописей», «человеком, не имевшим никакого понятия ни об языке, ни об истории, как и о других науках», заявлял, что его грамматика переполнена «множеством неестественных правил и бесполезных подробностей» и т. д.[122].

Совершенно очевидно, что Шлецер мог действовать с такой наглостью только в тех условиях, когда при покровительстве правительства Екатерины в русской академии хозяйничала клика злейших врагов русского народа.

Ломоносов с гневом и презрением отверг этот сумасбродный план, превращавший его в «чернорабочего». Одновременно с этим он показал, что исторические и филологические изыскания Шлецера являются прямым продолжением того вредного «шаманства», которым занимался Байер. Когда борьба Ломоносова против назначения Шлецера не привела к успешным результатам внутри академии, он перенес ее в Сенат. Причиной этого явилось подозрение Ломоносова, который считал Шлецера прусским шпионом. Эти подозрения были вполне обоснованы. В своих воспоминаниях сам Шлецер рассказывает, как предупрежденный Таубертом о том, что Сенат решил произвести обыск и конфисковать его выписки, он запрятал в кожаный переплет арабского лексикона таблицы о народонаселении России, о составе и размерах ввоза и вывоза России, о рекрутских наборах и т. п. материалы, не имевшие никакого отношения ни к занятиях филологией, ни к изучению русских летописей. Кроме того, много подобных материалов было запрятано Шлецером в дымоходе печи[123].

Вопреки протестам Ломоносова, Екатерина II назначила Шлецера академиком. При этом он не только получал в бесконтрольное пользование все документы, находящиеся в академии, но и право требовать все, что считал необходимым из императорской библиотеки и других учреждений. Шлецер получил право представлять свои сочинения непосредственно Екатерине. Другими словами, ему гарантировалось, что с ним не произойдет ничего подобного тому, что было с диссертацией Миллера. Если к этому добавить, что Шлецер получал отпуск в Пруссию «для поправления здоровья», то совершенно ясно, для какой цели предназначались и куда попали его «выписки».

Решение Екатерины II закрепляло положение реакционной клики и отдавало разработку русской истории в ее руки. Оно вело к значительному усилению норманизма, к тому, что из состава академии на ряд десятилетий исчезли русские историки.

Тяжело больной Ломоносов прямо бросил в лицо Екатерине II обвинение в том, что она действует вопреки интересам русского народа. В черновой записке, составленной Ломоносовым «для памяти» и случайно избежавшей конфискации, ярко выражено чувство гнева и горечи, вызванное этим решением: «Беречь нечево. Все открыто Шлецеру сумасбродному. В российской библиотеке есть больше секретов. Вверили такому человеку, у коего нет ни ума, ни совести… За то терплю, что стараюсь защитить труд П[етра] В[еликого], чтобы выучились россияне, чтобы показали свое достоинство». Вместе с тем Ломоносов выражал твердую уверенность в том, что придворным и академическим реакционерам никогда не удастся сломить духовную силу русского народа: «Я не тужу о смерти: пожил, потерпел и знаю, что обо мне дети отечества пожалеют. Ежели не пресечете, — писал он в заключение, — великая буря восстанет»[124]. Нет никакого сомнения, что дело Шлецера дорого стоило Ломоносову и ускорило его преждевременную смерть[125].

Работы Ломоносова по истории составляют одну из важных страниц в его жизни и по праву должны стоять рядом с работами в области естественных наук. Именно в исторических трудах наиболее остро выступила патриотическая направленность деятельности Ломоносова.

Радищев, декабристы, революционеры-демократы были теми, кто продолжал и развивал патриотические и демократические идеи Ломоносова в русской историографии.

* * *

Гениальный ученый и мыслитель, великий патриот М. В. Ломоносов является основоположником русской национальной науки. По меткому выражению С. И. Вавилова, «краеугольные камни успехов нашей науки были заложены еще Ломоносовым». Вклад Ломоносова в сокровищницу русской и мировой науки, его патриотическая деятельность составляют предмет национальной гордости русского народа. Гениальные открытия и теории Ломоносова, на многие десятилетия опережавшие современную ему науку, были восприняты и в новых исторических условиях получили дальнейшее развитие в трудах представителей передовой русской науки.

Глава вторая. М. В. ЛОМОНОСОВ — ВЕЛИКИЙ ДЕЯТЕЛЬ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ

Мое единственное желание состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение гимназию и университет, откуда могут произойти многочисленные Ломоносовы.

М. В. Ломоносов.

Мы уже говорили, что в условиях XVIII века самодержавие вынуждено было принять некоторые меры по организации образования. Оно нуждалось в специалистах для промышленности и флота, для армии и государственного аппарата. Это заставило открыть известное число общих и специальных школ, учредить Академию Наук, посылать молодых людей для обучения за границу, широко привлекать иностранных специалистов. Однако ни сами эти меры, ни способы проведения их в жизнь, ни масштабы их ни в коей степени не соответствовали грандиозности задач, стоявших перед Россией.

Ломоносов возглавлял передовое материалистическое направление в науке и смело опрокидывал мертвую средневековую схоластику. Он требовал от правительства всемерной поддержки национальной науки и применения ее открытий во всей хозяйственной жизни страны. Самодержавие и господствующие классы боялись настоящей науки, так как видели в ней опасность идеологического подрыва своего классового господства. Поэтому они были враждебны развитию передовой материалистической науки и поддерживали псевдонаучные теории и концепции; поэтому они стремились сохранить в науке ту «духовную диктатуру церкви», о которой говорил Энгельс.

Ломоносов требовал широкого распространения образования и устройства бессословных школ, доступных для всего народа. Правительство же создавало ничтожное количество школ и придавало им сословный, кастовый характер. Тем самым оно закрывало основной массе населения доступ в специальные и высшие школы и полностью лишало права на образование многомиллионные массы крепостного крестьянства. Это была политика дикого ограбления народа в области образования, политика, о которой через полтора века В. И. Ленин, разбирая бюджет министерства просвещения, писал: «…правительство берет деньги с девяти десятых народа на школы и учебные заведения всех видов и на эти деньги учит дворян, заграждая путь мещанам и крестьянам!!»[126]

Ломоносов рассматривал науку и просвещение как средство преодоления технико-экономической и культурной отсталости России. Самодержавие же и представители господствующих классов и не помышляли об этом.