Читать книгу "ПереКРЕСТок одиночества 4 - Руслан Алексеевич Михайлов"

и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.

— Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? — пробормотал он, присаживаясь у буржуйки — Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…

— Пусть будет прямо вот крепко заваренный — улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.

Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант — совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:

— Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.

Я пожал плечами и отдал бутылку ему:

— Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.

— Не экономные вы — посетовал старик, отставляя бутылку на столик — В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался — зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит — выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.

— Мудрые слова — кивнул я — Но в те времена и гвозди иными были, наверное. В наше время все иное.

— Это какое же?

— Одноразовое — ответил я, шагая к рычагу — Одноразовая посуда, тара, личные отношения… Все одноразовое и после использования выбрасывается без сожаления. Ну что там, Касьян Кондратович?

Я и сам слышал пробивающиеся сквозь помехи голоса, но хотел услышать мнение нашего специалиста. Радист повернулся и с улыбкой показал большой палец:

— Дотянулись мы до них! Бункер имени Ильича вышел на связь! Радуются встрече в эфире, вопросами сыплют с обоих сторон. И еще третий кто-то пытается докричаться, но до него мы не дотягиваемся.

— Обалдеть — хмыкнул я — Красиво назвали… красиво…

— А как же! О! А ты ведь может даже и не слышал о них? — вопрос задал оживший Сергей Блат, протягивая Филимону тряпичный мешок с чайной смесью.

— О ком?

— О продолжателях светлой идеи социализма, коммунизма и марксизма — кривовато усмехнулся Сергей и я заподозрил, что у него самого с этой канувшей в лету идеологией в свое время были не самые хорошие отношения.

Я не сразу задумался над его словами или вернее просто даже не понял их смыла, но затем удивленно повернулся к нашему штатному механику:

— Серьезно?

— Еще как! — ответил за него Кондрат — А ты как думал?

На меня глянули три пары удивленных глаз, и я невольно развел руками:

— Да как-то… я ведь был совсем маленьким, когда рухнул СССР. Но помню читал какие-то рассказы про октябрьскую революцию… но для меня это было просто занимательное чтиво и то от скуки — кончились на самом деле интересные книги в бабушкином книжном шкафу и читать пришлось все подряд. Ленин помню в одном из рассказов лепил из хлебного мякиша чернильницу, наливал в нее молоко… Хотя вряд ли это правда.

— Правда! — заявил Филимон и тут же стушевался под презрительным взглядом Сергея Блата, «додавившего» его эти взглядом и затем добившего окончательно уверенным:

— Вранье!

— А ты там был что ли?!

— Да какая разница? — спросил я, прерывая начинающуюся ссору в зародыше — Та эпоха в уже реально далеком прошлом и вряд ли когда-нибудь вернется.

— Там у вас — может и в далеком прошлом — скрипуче произнес Филимон, сидя у разгорающейся печи и не сводящий глаз с танцующих язычков огня — А у нас нет… Ты пойми, Охотник — сюда попало немало настоящих коммунистов. Тех самых несгибаемых. Слыхал я краем уха сплетни о тайном бункере СССР и о том, что путь в него лежит через убежище Братства Народов. И что мол чтобы туда попасть надо быть коммунистом не менее десяти лет и чтобы все членские взносы были уплачены!

— Бред! — вырвалось у меня.

Я был в полном изумлении.

Серьезно?

— Партийный билет? — спросил я — Да откуда он… стоп… неужели…

— Уже здесь и выдавали уполномоченные лица — Филимон указал пальцем в потолок — Там. Во время чалок. Сначала надо было получить хотя бы две письменные рекомендации от членов КПСС…

— КПСС — повторил я — Обалдеть…

— Ну так! Коммунистическая Партия Союза у Столпа! И вот как получишь рекомендации, тогда уже допустят до экзаменов. Если пройдешь — получишь билет кандидата и начнешь платить взносы…

— Бред! — повторил я и задумался — Хотя… подобная затея может здорово отвлечь от самых темных мыслей о будущем. Надо же чем-то занять голову на протяжении сорока лет тюремной отсидки…

— А ее по их уставу — отсидку-то! — подавали как великое испытание духа и закалку характера! — добавил Сергей — Придурки!

— Но-но! — Филимон с негодованием уставился на Сергея — Ты это того!

— Того что?!

— Не замай! Не по нраву — так не трогай, а хаять не смей!

— А почему я тогда об этом не слышал? — спросил я, снова прерывая ссору.

И снова ответил Касьян Кондратович:

— А потому что и сюда весть пришла горькая в начале ваших девяностых. Сначала тут никто не поверил, конечно. Но новеньких становилось все больше и все они твердили одно и то же — рухнула мол великая страна. Говорят многие из узников себя порешили, когда в новость эту уверовали. Пришедшие в их крест находили их повешенными там или с венами вскрытыми. А на столе кирпичном записка, придавленная рукописным партийным билетом — так мол и так, в связи с гибелью величайшей страны не считаю для себя возможным продолжать жить… Ты пойми, Охотник… для многих это прямо серьезно было. Я вот не из