Читать книгу "ПереКРЕСТок одиночества 4: Часть вторая - Руслан Алексеевич Михайлов"

Перекресток одиночества-4: Часть вторая

Глава 1

Дем Михайлов.

Перекресток одиночества-4: Часть вторая.

Глава первая.

Долгий путь к чужому кладбищу…

Когда человека хотят обмануть или скрыть от него что-то важное, то либо отмалчиваются, отделываясь короткими односложными фразами, либо же говорят безостановочно, перегружая твой мозг обилием ненужной информации. Луковианец по прозвищу Чифф не умолкал уже третий час.

Я спокойно слушал и пока никак не оценивал эту говорливость, понимая, что его возраст и радость от встречи нового собеседника, плюс само наше местоположение и слегка напряженная от этого атмосфера на борту дают о себе знать.

Чифф выглядел полубезумным знаменитым профессором. Особенно с его носом картошкой, стоящими дыбом пегими волосами, самодельными очками и чуть нездорово блестящими за стеклами глазами, окруженными паутиной глубоких морщин. Облик дополняла клетчатая теплая рубаха с заплатами на локтях, меховая жилетка, обшитые мехом старые джинсы и красно-белые новогодние носки с оленями, выглядящие чуть ли не новыми. Чифф снял сапоги, как и все мы, а дорожные тапочки лежали на полу под его широким и явно личным коечным местом, требующим особого и более чем подробного описания.

Величать себя по прозвищу, а не по неназванному им имени он потребовал сразу же после нашего знакомства, попутно пояснив, что так его прозвали один уже умерший русский, как-то заявив, что луковианец говорливый и дерганый как от чифиря. С тем землянином общались три десятка лет, пока он не покончил жизнь самоубийством, предпочтя этот исход мучительной агонии из-за раздирающих левый бок многомесячных болей. А прозвище прижилось и луковианцу понравилось — он носил его в память о умершем друге.

Чифф был из тех, кто готов разговаривать сутками, но ни слова не сказать лично о себе и своих нуждах или проблемах. Эта та порода людей, кто, сидя на твоей кухне, слушает твое же нытье о всяких житейских мелочах вроде наоравшего начальника или вечно недовольной жены, утешает тебя, говоря, что все будет хорошо, а потом, скажем через пару месяцев, выясняется, что твой добрый слушатель скончался в ближайшей больничке от терзавшего его годами рака мочевого пузыря…

Я люблю послушать умных людей, а Чифф был не только умен, но еще и обладал пытливым характером, неуемной энергией и способностью обходиться аскетичным бытом. Такими раньше были первые исследователи и путешественники, оставившие после себя обширные путевые заметки, что до сих пор читаются не только взахлеб и с восторгом, но и с легким таким пугливым вопросом — а я бы так смог? Жить в лошадином седле, пить из луж, месяцами спать в клоповниках, не знать одиночества, сталкиваться с опасностями каждый день… Я немало прочел таких сейчас порой полузабытых книг. Взять хотя бы записи Гарина Николая Георгиевича, Пржевальского Николая Михайловича, Арсеньева Владимира Клавдиевича, Федосеева Григория Анисимовича и многих других талантливейших людей. Я немало прочел таких книг. А сидящий напротив меня Чиф… он, пожалуй, и сам мог бы свободно написать пару подобных произведений, где все до последней буквы правдиво и при этом порой пугает до коленной дрожи…

Впрочем, здешние бытовые и житейские условия были повыше аскетичных, но местность, кою мы сейчас неспешно преодолевая, следуя в кильватере за гусеничным вездеходом-бульдозером, была как раз из разряда «пугающих до коленной дрожи». Но внутри влекущей нас машины тепло и достаточно уютно, пара имеющихся окон задернуты плотными шерстяными шторами, в руке зажат стакан чая с медным подстаканником, а спокойная и интересная речь Чиффа заставляет забыть обо всем неприятном вроде того ледяного ущелья снаружи.

Машина была не моя — ее я оставил в родном Убежище, велев использовать ежедневно. За нее был в ответе Сергей Блат. Помимо меня здесь находилось еще двое землян из моей экспедиционной команды — радист Касьян Кондратович и бородатый Филимон. Первый отвечал за регулярные сеансы связи с базой, а Филимон, как всегда, с удовольствием трудился по хозяйству, в свободное время сидя с кружкой рядом с печуркой и внимательно слушая наши разговоры. Луковианцев было трое в нашей машине и еще пятеро сейчас находились в головном бульдозере. Небольшая экспедиция упорно двигалась вперед со скоростью медленно идущего человека. Иногда мы начинали двигаться назад — когда передней машине требовалось больше пространства, чтобы разгрести разбитые ей ледяные и снежные валы. Там впереди, помимо луковианцев, тряслась сейчас и Милена. Я сам не слышал, но Касьян Кондратович по большому секрету шепнул, что уходила девка с боем, буквально не дав лидеру Замка никакого выбора. В головной машине она сейчас тряслась из желания понаблюдать за механизмами считай самодельного бульдозера, построенного луковианцами почти с нуля.

Оба транспорта видали виды, но поддерживались в отличном состоянии, что было заметно буквально по каждой мелочи внутри салона и открытой моему взгляду кабине, где находились двое водителей. Третий луковианец большую часть времени проводил рядом с Филей. Мы путешествовали уже третьи сутки, так что у них было время сдружиться. Касьян Кондратович спал на спальной полке над моей головой. С нашей стороны нары двухэтажные, а напротив что-то вроде буквы «Н», где горизонтальная черта была кроватью Чиффа, а под ней приткнулся заваленный старыми книгами, бумагами, моделями вездеходов, кусками шестеренок и прочими вещами металлический стол с парой ящиков и вдвинутой под столешницу постукивающей при движении табуреткой. Каждый сантиметр пространства внутри этого перечеркнутого кроватью пенала был занят каким-нибудь приткнутым предметом., схемой, чертежом или рисунком. Там же покачивалась на гвозде винтовка, а в одном из углов плотно закрепили «икебану» — влитая в прозрачный материал веточка с тремя почти распустившимися розовыми бутонами.

Остальная часть салона вместила в себя еще спальные места, дровяную печь-плиту, несколько закрытых шкафов и вешалок с зимней одеждой. Здесь все продумано до малейшей детали. Нет неиспользованного пространства. Даже под потолком закрепили большие сети из шерстяных веревок, прекрасно удерживающие на себе медвежьи шкуры, запасную одежду, какие-то свертки и все прочее легкое, но объемное. А я вот не додумался — но исправлю эти недочеты сразу по возвращению.

А сейчас мы направлялись к месту, красиво названному Станция Пытливость. До него оставалось еще пара часов хода, деталей об этой промежуточной маршрутной точке я пока не знал, но узнать и не стремился, зная, что все увижу сам, а пока лучше послушаю Чиффа…

— Там у нас я тоже был профессором. И здесь им остался — уже не в первый раз повторил старик, разминая