Читать книгу "Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова"

– Как ты меня нашел? – Она устроилась рядом и подсунулаМаксу миску с клубникой. – Я бы тебя узнала. По ушам. Я хорошо помню твои уши.Где ты взял адрес?

– У матери утащил. Она часто говорит, что Манька в Москвуукатила и знать нас не хочет, один адрес только от нее и остался. Говорит, онатебя вырастила, жизнь положила, а ты ей в душу плюнула. То есть вы. Как сыр вмасле катается, а мы тут хоть пропадай. Это она так про тебя, про вас то есть.

– Давай лучше на “ты”. Все-таки я твоя сестра.

– Давай на “ты”, – согласился Макс без энтузиазма. Виднобыло, что он как-то не так представлял себе эту встречу, если вообще как-нибудьпредставлял.

Сделав равнодушное лицо, Архипов взбалтывал омлет из четырехяиц с сыром и беконом. Сыра и бекона было так много, что взбивалка двигалась снекоторым трудом.

– А бабушка? Жива?

– Жива-а! Только она теперь старая совсем.

– Не может быть, чтоб совсем! Ей должно быть лет семьдесятсемь или восемь, не больше.

Макс посмотрел на сестрицу подозрительно.

– Так разве ж молодая? Она засмеялась:

– Почему ты не ешь? А мать знает, что ты в Москву укатил?

Макс Хрусталев предпочел вопроса не услышать, из чегоследовало, что мать ничего не знает.

– А если бы мы переехали? Что бы ты тогда делал? Он вдругудивился:

– Не знаю.

– А написать сначала ты не мог? Как-то предупредить?

– Если б я предупредил, мать бы узнала и ни за что непустила. И ты бы не разрешила. То есть вы.

– А почему ты ночью приехал?

– Дак поезд так приехал, а не я! И старикашка долго не спал.

– Какой… старикашка?

– Гурий Матвеевич, – подсказал Архипов и поставил передМаксом тарелку с диковинным омлетом. Омлет был размером со спутник планетыУран. – Гурий Матвеевич не пустил бы. По крайней мере. Макс думал, что непустит. Вот сидел под окном и ждал, когда тот уснет, а потом влез.

– Руку порезал. Во! – И Макс с гордостью показал правоезапястье.

На запястье был узкий глубокий разрез, длинный, свежий, ноуже воспаленный. Вчера Архипов его не заметил. Маша моментально изменилась влице. Была сочувствующая родственница, стала медсестра пятнадцатой горбольницы.

– Это надо немедленно продезинфицировать и заклеить.Немедленно, слышишь?

– Клеить и дезинфицировать надо было вчера, – перебилАрхипов, – сегодня уже поздно. Если он заразился столбняком, значит, в скоромвремени… остолбенеет.

Он принес Максу чашку, поставил перед ним сахарницу –отсчитывать шесть ложек – и сам внезапно остолбенел.

Омлет размером со спутник планеты Уран исчез с тарелки. Максдожевывал последний кусок, который свешивался с двух сторон его рта, какколбаса, которую отец Федор утащил у Остапа.

Архипов развеселился.

В холодильнике имелись еще йогурты – щегольские иаристократические даноновские баночки, голова голландского сыру – твердого, вкрасной кожице из аппетитного воска, остатки бекона и колбаса.

Архипов вынул сыр, бекон и колбасу, благоразумно рассудив,что кормить Макса Хрусталева даноновскими йогуртами экономически невыгодно ивообще как-то… бессмысленно.

– А что ты собираешься тут делать? В Москве?

– Как – что? – удивился Макс. – Гостить. Лето впереди,учиться не надо.

– Ты… в какой класс перешел?

Макс скривился и сделал неопределенный жест рукой, которыймог означать что угодно.

– В одиннадцатый. Да пошла она, эта школа!..

– Ты что, бросил школу?! – перепугалась Маша, и он решил неговорить ей, что у него теперь новая жизнь и дурацкая школа не имеет к нейникакого отношения.

Зачем зря болтать? Все равно обратно он не вернется.Никогда. Никто его не уговорит. Бабушка скоро умрет, а без нее – что ж? Без неесовсем пропадать. И чего это Манька говорит, что она… молодая? Какая же онамолодая, семьдесят с лишком? И мать всегда у нее спрашивает: “Когда помрешь,старая?”

– А в квартиру как попал?

– Вошел. Дверь была открыта, я и вошел.

– Вот, – встрял в разговор Архипов и уселся напротив, – вотоб этом я и говорю, дорогая Мария Викторовна. Именно о двери.

– Чего это вы ее… по отчеству?

– Из уважения.

– А-а…

– Бэ-э…

Воцарилось молчание. Макс ел хлеб, колбасу и сыр. Он бралхлеб, клал на него сыр, а сверху накрывал колбасой. Как только хлеб кончался,он отхлебывал чай, смотрел виновато – не на Архипова с Машей, а на еду, какбудто просил у нее извинения, – и брал следующий кусок, и снова сооружал башнюиз колбасы и сыра.

– Ты что? Давно не ел? – спросила наконец сестра.

– Вчера, – ответил брат с набитым ртом, – ужинал вчера.

– А до этого ужинал на прошлой неделе, – равнодушно сообщилей Архипов.

– Как… на прошлой неделе? Почему… на прошлой неделе?

– Меня мать не кормит больше. Уж давно! С осени. Говорит,что я ее деньги прожираю, а сам дубье стоеросовое и отребье.

Мария Викторовна Тюрина только моргала.

– Меня бабушка кормит. Только у нее пенсия маленькая.

– Как же ты… живешь?

– Нормально, – вдруг ощетинившись, выпалил Макс, – мненичего не надо. И никого не надо. Ты не думай, я к тебе проситься не стану! Квам то есть. Я только повидаться приехал, а потом я уеду…

– Бедный ты мой.

Она неожиданно обняла его за голову и поцеловала в макушку,в чистые волосы, вымытые архиповским шампунем. Он не вырывался, но у негосделалось напряженное, злое лицо, и даже Архипову стало ясно, с каким трудом онтерпит ее прикосновения. Года три он мечтал о том, как найдет ее. Не то чтобыэто были какие-то определенные мечты, но все же ему очень хотелось.

Бабушка рассказывала, что у него есть сестра, а эта сестраочень любила его, маленького. Он-то ее совсем не помнил, ну вот нисколечко.Потом ему стало казаться, что начал вспоминать – какой-то холодный парк, дождь,беретка с красным помпоном. Что-то радостное было в этом красном помпоне,ожидание ласки или какого-то простенького веселья. Нет, ничего он не помнил.

Мать не любила его, он очень рано это понял. Он был обузой,тяжелым грузом, который отец навязал ей, а сам бросился под поезд. Отцуоказалось легче всех – он перестал быть, только и всего. А Макс остался – почтисовсем один.