Читать книгу "Барокко как связь и разрыв - Владислав Дегтярев"

Эти диковинные творения, – говорит Юнгер, – а также автоматы Альберта Великого, [Роджера] Бэкона и Региомонтана76 так и остались всего лишь мудреными игрушками, не спровоцировав никаких последствий. У людей они вызывали не только восхищение, но и страх77.

Отметим, что соединение страха и восхищения составляет аффект возвышенного, который сам по себе может быть целью создания сложных механизмов.

Так и подслушивающие устройства, описанные Кирхером и Тезауро, и даже военные машины из книг того времени кажутся создававшимися не ради цинической пользы, а только для метафорического действия, для некоего «как если бы».

Остроумные ухищрения, – писал Тезауро, – применяются в военной Инженерии, при строительстве оборонительных и наступательных машин; так делаются огнедышащие Драконы, из чьих пастей выходят струи воздуха, развевающие боевые штандарты; черепашьи Панцири, внутри которых спрятаны люди, надежно укрытые броней; Быки, рушащие стены цитаделей своим стальным крепким рогом. Бывают механизмы, созданные в подражание Дикобразам, Скорпионам, Аистам, Лилеям. Всё это остроумнейшие метафоры, но жестокие и смертоносные78.

В выразительном описании Тезауро примечательным образом отсутствует эмпатия – разве что два последних слова намекают (но только намекают) на возможность сочувствия к жертвам военных машин. В продолжении этого пассажа столь же спокойно и с такими же риторическими ухищрениями описываются и поющие статуи, и подслушивающие устройства.

Но всё бледнеет, – продолжает наш автор, – в сравнении с остроумными находками прославленных Архитекторов, затмевающими самое Природу. Такова, к примеру, конструкция Олимпийского портика, посвященного семи свободным искусствам: он так ловко был устроен, что если, вставши перед портиком, запеть, семь мраморных Статуй начинали тебе подпевать, и звуки так причудливо отражались в пространстве, что можно было подумать, будто семь Муз, обитающих в той волшебной школе, желают поощрить своих прилежных Учеников и для того даруют голос мертвым камням. Вот изысканнейшее проявление Гениальности: с помощью остроумной Метафоры заставить камни заговорить. Но ничуть не легче и заставить их слышать; однако и того добился один Сиракузский архитектор, стремившийся угодить Дионисию. Он устроил так, чтобы Тиран, когда пожелает, мог бы слышать всё то, что говорят о нем приближенные. Для этой цели высек Мастер в камне углубление в виде громадного человеческого Уха, со всеми его извилинами, складками и полостями, и поместил его в самой высокой точке большого зала, где имели обыкновение прогуливаться придворные; и любое слово, в любом конце зала произнесенное, благодаря тонким расчетам непременно достигало подслушивающего устройства. В его извилинах необыкновенно усиливался звук и, проскользнув в малое отверстие каменного уха, затем шел по трубе и скоро достигал живых ушей Тирана, который в верхних покоях, храня молчание, прислушивался к разговорам придворных. Горе тем приближенным, за кем шпионили даже бездушные камни! Тогда и родилась поговорка, что в королевских дворцах даже стены имеют Уши79.

Здесь стоит сделать небольшое замечание. Сюжет, связанный с Дионисием Старшим, сиракузским тираном IV века до н. э., претерпел любопытную метаморфозу: в какой-то момент пещера «Дионисиево ухо», форма которой позволяла подслушивать разговоры содержащихся в ней пленников, превратилась в искусственное устройство, созданное для царя неким архитектором.

Описания подобных подслушивающих устройств присутствуют в «Musurgia Universalis» Кирхера, а иллюстраторы его книги изображают причудливые ходы и раструбы, скрытые в стенах дворцов. Эти рисунки странным образом напоминают чертежи земных внутренностей и так же, как они, производят странное, тревожное впечатление всеобщей неустойчивости.

Мы можем связать эту тревожность с механистичностью, свойственной барокко.

Механизмы не просто сплошь и рядом генерируют иллюзии – в каком-то смысле они и сами иллюзорны. Техника, как писал Фридрих Георг Юнгер, создается не навсегда. Возможно, от ее временности и ненадежности как раз и происходит свойственная ей меланхолия. Всё, что относится к сфере techne (в отличие от ars), оказывается недолговечным, т. е. предварительным и ожидающим замены.

Вальтер Беньямин считал меланхолию одним из следствий занятия тайными искусствами. «Магические знания, к которым причисляют и алхимию, – писал он, – грозят своему адепту одиночеством и духовной смертью»80.

В описаниях и изображениях меланхолии внимание Беньямина привлекают «периферийные детали, вроде склонности меланхолика к дальним путешествиям: отсюда море на горизонте „Меланхолии“ Дюрера; но сюда же относится и фанатическое пристрастие драм Лоэнштейна81 к экзотике, тяга эпохи к описаниям путешествий»82. Но любовь к экзотике и дальним странствиям представляет собой нечто большее, чем просто черту меланхолического темперамента, это – признак стиля и мировоззрения эпохи.

В техническом знании можно видеть своего рода магию, придающую мертвым вещам видимость жизни, никого, впрочем, не радующую. Вряд ли это можно считать тем таинственным спасением, о котором говорит Беньямин. Возможно, поэтому в «Будущей Еве» Вилье де Лиль-Адана великий инженер Эдисон выступает не только как маг, что закономерно и предсказуемо, но еще и как прячущийся от людей меланхолик, владелец подземной лаборатории и создатель механической девушки Гадали.

Английский фантаст и футуролог Артур Кларк некогда заметил, что любая развитая технология неотличима от магии, однако с обвинениями в дьявольской магии сталкивался еще Кирхер – например, когда он в молодости, еще не покинув немецкие земли, устраивал всевозможные фейерверки и оптические иллюзии на празднике в Хайлигенштадте для архиепископа и курфюрста Майнцского83.