Читать книгу "Дело Дрейфуса - Леонид Прайсман"

Кто автор бордеро?

Есть два ответа на этот вопрос.

Бордеро – или перехваченное французской разведкой шпионское донесение Эстерхази, или – составленный во французском Генштабе документ с далеко идущими провокационными целями.

Большинство историков считают, что, по крайней мере первоначально, в момент получения бордеро, генералы не знали, кто его автор, и, увлекаемые антисемитскими настроениями, приписали авторство Дрейфусу, а потом уже, когда все факты были налицо, изо всех сил старались спасти свою честь и честь Генерального штаба и не признаваться в ошибках.

Другие излагают обе версии, не отдавая предпочтения ни одной из них.

Я попытаюсь доказать, что с самого начала была затеяна провокация Генштаба для того, чтобы избавиться от единственного еврея-офицера в Генштабе, а если удастся – очистить французскую армию от евреев-офицеров.

Вначале давайте предоставим слово основным участникам событий.

Немецкий военный атташе Шварцкоппен. В своих воспоминаниях, изданных через много лет после его смерти, Шварцкоппен утверждал, что никогда не видел бордеро. Он писал, что его не было в Париже с 29 сентября по 9 октября 1894 года, то есть, когда мадам Бастиан выкрала этот документ, следовательно, он никак не мог отправить его в корзину для мусора. Историки проверили этот факт, он оказался документально подтвержден. Шварцкоппен, возможно, не хочет признаваться даже через много лет, что немецкое посольство в Париже занималось шпионажем. Но он черным по белому пишет, как 30 июля 1894 года к нему явился майор Эстерхази и предложил свои услуги в качестве платного агента. Сообщив об этом предложении в Берлин, полковник получил 26 июня приказ продолжать переговоры. Уже 13 августа Эстерхази получил свое первое жалованье на новом месте – 1000 франков[117] за доставленные ценные документы. По свидетельству Шварцкоппена, Эстерхази работал на новом месте в течение трех лет, поставляя различные сведения.

Может быть, ему не хочется признаваться в такой непростительной для опытного разведчика ошибке, как брошенные в корзину для мусора клочки ценного документа? Но в тех же мемуарах он признает подлинность «голубой телеграммы», добытой таким же путем.

Другой важный свидетель – это Эстерхази. В сентябре 1898 года он бежит в Лондон (об этом ниже) и там откровенно рассказывает о многих обстоятельствах дела. Он пишет: «Бордеро не поступило в разведывательное бюро разорванным на несколько клочков, как это говорилось. Эта басня о бордеро, разорванном на несколько клочков, была придумана с целью придать вероятность другой басне, а именно той, что бордеро было обнаружено в корзине иностранного военного атташе. Бордеро попало в разведывательное бюро отнюдь не из корзины, а совершенно иным путем»[118]. И дальше Эстерхази заявил, что он написал бордеро по указанию полковника Сандерра; об этом знал и Анри.

На мой взгляд, организатором этой истории был человек, предпочитавший стоять за кулисами и выдвигающий на первый план людей типа Пати де Клама и Анри – военный министр Мерсье. Один из современников так описывал его облик: «Этот человек с морщинистым лицом и маленькими черными глазами под тяжелыми свинцовыми веками очень напоминал старую пантеру, притворяющуюся спящей, но в действительности не спускающую глаз с добычи»[119]. В 1894 году генерал Мерсье был лично заинтересован в чем-нибудь наподобие дела Дрейфуса для того, чтобы поднять свою сильно пошатнувшуюся популярность, а замыслы у Мерсье были обширные. Он метил в президенты республики. Правые круги, а именно они в это время задавали тон в республике, были возмущены левыми, как им казалось, взглядами военного министра. Вдобавок к этому его жена была протестанткой. В то время во Франции это было хуже, чем быть еврейкой. Вся пресса в крайне резкой форме критиковала военного министра за неудачные операции на Мадагаскаре, и он со страхом ждал открытия парламентской сессии.

После осуждения Дрейфуса все изменилось как по мановению волшебной палочки. Мерсье стал любимцем правых и клерикальных газет, да и левая пресса запела ему дифирамбы: «…Он противостоял страшному давлению продажных политиков и крупных финансистов»[120]. Так писала о нем газета Жореса. Эта мгновенно возникшая популярность позволила ему выставить свою кандидатуру на пост президента республики, правда, безуспешно.

То, что провокация была затеяна генералами, объясняет их поведение во время суда над Эстерхази. Абсолютно очевидно, что Эстерхази – автор бордеро, и многое указывает на то, что он немецкий шпион. Помимо всех тех данных, о которых я уже писал, были известны и другие, поступившие, например, по дипломатическим каналам. Один из руководящих работников министерства иностранных дел М. Палеолог, отвечая на вопрос, имел ли он сведения об Эстерхази, сказал: «Единственно существующий документ есть телеграмма посланника республики в Риме, от прошлой осени (1897 год – Л. П.). И согласно ей, по сведениям, которые нельзя проверить, Эстерхази за последние годы получил от некой иностранной державы сумму в 200 000 франков и очень недавно сумму в 80 000 франков (я не ручаюсь за свою память в отношении точности этих цифр.). Телеграмма, о которой идет речь, была немедленно передана в военное министерство.

Вопрос: известно ли господину Палеологу о том, посылал ли Эстерхази в Германию сведения, касающиеся национальной обороны?

Ответ: Один иностранец, имени которого я не могу назвать и за честность которого я не ручаюсь, но который занимает положение, дающее ему возможность быть хорошо осведомленным, подтвердил недавно одному из наших коллег, который имел право выслушивать подобные сообщения, что якобы в военном министерстве в Берлине существует около 225 документов, доставленных Эстерхази»[121].

Если бы генералы просто ошиблись, то теперь было самое время в этой ошибке признаться, свалив всю вину на Эстерхази, а также на Анри и Пати де Клама, прикрывшись рассуждениями о чести армии и безопасности. Именно к этому их еще в 1896 году призывал Пикар. Но они не только позорят себя перед всем миром, поднимая на щит стопроцентного предателя Эстерхази, но позволяют последнему угрожать им бегством за границу и правдивым рассказом там о деле Дрейфуса. Подобное поведение объясняется только тем, что Генштабу есть чего бояться, что генералы очень опасаются разоблачения Эстерхази (а мы помним, какие разоблачения он сделал в Лондоне). Если бы Эстерхази сам написал это бордеро, он должен был униженно просить генералов о помощи, а не разговаривать с ними в приказном порядке. Если бы Генеральный штаб на самом деле получил это бордеро в немецком посольстве и без всяких на то оснований приписал его Дрейфусу, то сомнительно, чтобы офицеры и генералы Генштаба решились превратить свое учреждение в крупнейший во Франции центр по подделке документов. Это же уголовное преступление! Совсем другое дело – совершать эти преступления, прикрывая другое уголовное преступление (фабрикацию бордеро). А о том, что этим занимался не только один Анри, говорит все поведение Анри после того, как от него решили избавиться, и особенно его загадочная смерть. По дороге в тюрьму Анри сказал сопровождающему его офицеру: «Какое несчастье, что я встретил на своем пути таких негодяев. Они – причина всех моих несчастий»[122]. В тот же день в тюремной камере он пишет письмо жене: «Я вижу, что все, кроме тебя, отреклись от меня, и вместе с тем ты знаешь, в чьих интересах я действовал»[123]. Генералы испуганы, что он может рассказать слишком много и… на следующий день после ареста, в 15 часов, к нему в камеру пришел один из офицеров Генштаба и оставался там до 16 часов. Покидая тюрьму, он сказал надзирателю: «Не беспокойте полковника, он пишет доклад»[124]. В 17 часов дежурный офицер обнаружил в камере труп Анри с перерезанным горлом. Его вдова сказала журналистам, бравшим у нее интервью, что историкам не добраться до истины из-за отсутствия необходимых документов. Видимо, генералы убрали свидетеля, который слишком много знал о действительных авторах бордеро и фальшивок. Это понимали и современники. Пикар, возможно, спас себе жизнь, сказав, что если и его найдут в камере с перерезанным горлом, то пускай не думают, что он покончил жизнь самоубийством. «Люди, подобные мне, самоубийством не кончают»[125].