Читать книгу "Москва, я не люблю тебя - Сергей Минаев"

— А вы, — она делает нервную затяжку, — вы нас грабить, что ли, пришли? Так у нас все ценности сугубо духовные.

— Что вы, — улыбаюсь еще шире, — не грабить, а как бы это поточнее… экспроприировать экспроприированное. Я надеюсь, вы мне в этом поможете. Или придержите подол вашей юбки, леди. Мы отправляемся прямиком в ад.

— Какие у нас грабители пошли начитанные… Гинзберга цитируют. Надо же! — начинает она кокетничать.

— Встань! — возвращаю в голос немного стали.

— Зачем вы хамите! — Она слегка взвизгивает. Видимо, вспоминает, что женское очарование выигрывает войны и берет города. Но это не моя война и давно уже не мой город.

— Встань! — Стреляю в чашки, расписанные флористикой, горкой стоящие на полке выше ее головы. Чашки разлетаются вдребезги. Света вскакивает.

— Это «Кузнецов»… бабушкин, — шепчет она.

— У бабушки был хороший вкус и возможности. Отойди к окну. — Света послушно отходит и встает, опершись на широкий подоконник. — Пошли, — скручиваю запястье и волоку Дениску на кухню. Бросаю его на пол. Он садится, как плюшевый медведь, раскинув в стороны руки и ноги. Сажусь за стол. Делаю глоток не самого лучшего кофе из тонкостенной чашки. Судя по желтым разводам, любимой и давно используемой. Кидаю чашку в раковину. Денис со Светой провожают ее полет и последующее превращение в груду битого фарфора.

— Послушай меня, — смотрю не мигая на растекшегося по полу Дениса. — Вряд ли ты любишь свою жену, поэтому ее смерть — плохой аргумент для допроса. Если ты не ответишь, куда дел деньги, я последовательно прострелю ей колени. (Услышав это, Света машинально одергивает халат, будто его ткань способна защитить ноги ниже бедра). Она останется инвалидом, а ты как интеллигентный человек вынужден будешь за ней ухаживать до конца жизни. Первая операция пройдет в ЦИТО, неудачно. Потом еще одна, потом друзья порекомендуют тебе Мюнхен. Возможно, ты продашь квартиру, вы переедете в Клин, где твоя Света будет проклинать тебя, прикованная к постели. Проклинать до конца жизни. Тебе это нужно? Поэтому просто скажи, где деньги?

— У меня их нет, — повесив голову, ответствует Денис.

— Это неправильная версия, — навожу ствол на левое колено Светы. Достаточно красивое, следует отметить. Не заплывшее жиром.

— Он их на стройке потерял! — начинает истерить она. — Когда кислоты обожрался с этим своим дегенератом Сашей! С театроведом своим недоделанным!

— Замолчи, пожалуйста, — повышает голос Денис. — Вы понимаете… я эти деньги… одним словом… они сами…

— Хватить мямлить, идиот! — рявкаю на него. — Они сами, ногами ушли? Какая стройка?! Какая кислота?! Ну! Быстро! — привстаю, наотмашь бью его открытой ладонью по затылку.

— Я случайно открыл чемодан, понимаете? Увидел, что там деньги, а у меня кино, ну, вы же знаете! Потом Санька ЛСД принес, мы встретились… — тараторит он.

— У него кино, знаете? Уже семь лет он снимает кино! Артхаус! На который он ищет инвестора, вместо того чтобы в тридцать пять лет заняться наконец тем, что приносит хоть какой-то доход! Фассбиндер ты наш! — верещит Света.

— Заткнись! — кричит на нее Денис. — Не слушайте ее, я вас умоляю!

— Он инфантильный ребенок, понимаете? Он слишком хорошо образован, чтобы идти на работу, и я с ним уже… — продолжает она.

— Заткнись! — Лицо Дениса перекашивается злобой. — Ты ни черта в этом не понимаешь, номенклатурная дочка!

Я достаю зайчика, подношу к носу. Втягиваю ноздрями аромат лаванды. Химическая нота напоминает мне про скотч.

— Мы сожрали ЛСД, я поехал домой. В самом деле, я не хотел! — Он морщится и дергает веком, будто его иглой укололи в глаз. — Честно, я не хотел их красть… то есть хотел… но на самом деле я хотел снять на них кино. На эти деньги. Знаете, у меня сценарий, это… это мечта…

— Это совершенно идиотская мечта! — снова встревает Света. — Отгородиться от мира ширмой собственного снобизма, забыть о том, что ты женат, забыть о том, что ты взрослый мужчина наконец!

— Заткнись!

— Он даже деньги украсть не смог, вы понимаете? Миллион долларов, чеченских или дагестанских. Кстати, чьи они?

— Какая теперь разница? — взвывает Денис.

— Миллион долларов, которые он хотел потратить на кино! Вы можете себе представить? Вместо того чтобы сбежать отсюда, свалить ко всем чертям на первом самолете, в Европу! Родить там детей, жить… Он готов просрать миллион долларов на свою бездарную мечту!

— Что?! — орет Денис. — Бездарную?! Да как ты… как ты смеешь так говорить о том, в чем…

— Смею!!!

— Заткнись!

— Заткнитесь вы оба! — кричу я, лихорадочно убирая зайчика в карман. — Молчать!

— Да что вы себе позволяете?! — Света делает шаг вперед, растопырив пальцы на руках. Я встаю, двигаю ей прямой в лоб, она беззвучно падает на пол, рядом с Денисом.

— Она… Вы ее убили? — Он принимается щупать ей пульс, хотя очевидно, что делать этого не умеет. — Света! Светочка! Вы убили ее?

— Встать! — рявкаю я. — Встать, ублюдок! Тупица! Скотина! Встать! — зачем-то бью его ногой в грудь, он раскидывает руки и падает навзничь. Понимаю, что встать он не может. Снова достаю зайчика. Нюхаю. Схватив за грудки, отрываю Дениса от пола. Бью по щекам. — Куда ты спрятал деньги, урод?

— Она… она умрет? Она умерла? — лопочет он.

— Даже не надейся!

Часа два уходит на разгром двухкомнатной квартиры. Всюду вывороченные диванные подушки, выброшенные из шкафов вещи, постельное белье, коробки с елочными игрушками. Действие происходит под аккомпанемент играющего на реверсе «In my place» Coldplay, который я поставил на полную громкость в местном аудиоцентре, и стонущей на кухне, связанной скотчем Светы.

Денис сидит за столом, напротив меня, с распухшим носом и медленно темнеющими фингалами под глазами. В его руке стакан с William Lawson's, над головой, чуть левее, плакат с Дэвидом Боуи, времен Tin Machine. Я по пятому кругу выслушиваю историю про галлюциногены, Сашу, курьерскую компанию, драконов, стройку, и… сценарий.

— Ты понимаешь, что тебя чехи все равно ебнут? — глотаю виски. — Если бы ты вернул деньги, может быть, остался бы инвалидом. А так… будешь трупом. У тебя родители живы?

— Поймите… я не вор, я режиссер. — Денис начинает всхлипывать. — Я их потерял…

Я смотрю сквозь него. На плакат, потом на книжные полки со старыми, еще советскими изданиями Воннегута, Апдайка, Шоу, Хемингуэя, Сэлинджера, Теннесси Уильямса, Ремарка. У книг истертые корешки, из некоторых томов торчат закладки — пожелтевшие бумажки или календарики с мятыми краями. Наверняка в одних и тех же местах в «Рыбке-бананке» или «Трамвае желания». В одних и тех же местах…

Я перевожу взгляд, мажу по дивану, накрытому шерстяным пледом, лампе с отколотым абажуром, стоящей на трюмо, по старым фотографиям в рамках, за стеклом книжного шкафа, по подоконнику с засохшим лет десять назад фикусом и новомодным кальяном с иранскими мотивами на колбе. Рама широкого окна еще не заменена на пластик и выглядит совсем как в старой квартире моих родителей. А в углу, образованном стеной и подоконником, паутина трещины, и я закрываю глаза, чтобы случайно не найти еще какое-то сходство.