Читать книгу "Пленница былой любви - Бетти Махмуди"

Ни Махтаб, ни я не собирались принимать участие в молитве, поэтому мы не спешили к грязной воде.

Потом нас разделили по половому отличию. Вместе с Амми Бозорг, Ферест, Настаран и Нелюфар мы направились в предназначенную для женщин часть святыни.

Махтаб, подталкиваемая со всех сторон, судорожно вцепилась в мою руку. Мы вошли в просторный зал, стены которого были увешаны зеркалами. Из громкоговорителей разносилась мусульманская музыка, но даже она не заглушала воплей тысяч одетых в черное и закрытых чадрой женщин, которые, сидя на полу, били себя в грудь и тянули молитвы. Слезы печали текли у них по щекам.

Большие зеркала были в золотых и серебряных рамах. Блеск благородных металлов отражался в зеркалах, и это великолепие резко контрастировало с черными одеждами молящихся женщин. Картина и звуки просто парализовали.

– Бишен,[6]– произнесла Амми Бозорг. Махтаб и я сели. Настаран и Нелюфар присели возле нас.

– Бишен, – повторила Амми Бозорг.

С помощью жестов и нескольких основных персидских слов она объяснила, что мне следует смотреть в зеркала. Амми Бозорг с Ферест пошли в соседний зал к большому саркофагу.

Я смотрела в зеркала.

Спустя минуту я почувствовала, что впадаю в транс. Зеркала, отражающиеся одно в другом, создавали иллюзию бесконечности. Мусульманская музыка, ритмические отзвуки ударов в грудь и монотонное пение женщин невольно завораживали. Для верующих это должно было быть волнующим переживанием.

Я не знала, сколько прошло времени. Увидела только, что Амми Бозорг и Ферест возвращаются в зал. Старая матрона подошла прямо ко мне, выкрикивая что-то во весь голос по-персидски и целясь мне в лицо костлявым пальцем.

Что я такого сделала?

Я ничего не понимала из разговора Амми Бозорг, кроме слова «Амрика».

Слезы ненависти текли у нее из глаз. Она запустила руку под чадру и рвала на себе волосы. Другой рукой она била себя в грудь и по голове.

В злобе она указала нам, что мы должны выйти. Мы отправились за ней, задержавшись на минуту, чтобы взять обувь.

Муди и Мортез уже закончили свои обряды и ждали нас. Амми Бозорг подбежала к Муди, вопя и стуча себя в грудь.

– Что случилось? – не понимала я. Он резко повернулся ко мне:

– Почему ты отказалась пойти к хараму?

– Ни от чего я не отказывалась. А что такое харам?

– Гробница. Харам – это гробница. А ты не пошла.

– Она велела мне сидеть и смотреть в зеркала. Все выглядело так, точно скандал в Рее должен был повториться. Муди так разозлился, что я боялась, как бы он не ударил меня. На всякий случай я оттолкнула Махтаб от себя. Я поняла, что мерзкая старуха обманула меня. Она хотела поссорить нас с Муди.

Я ждала, пока Муди прервет свой монолог. Самым вежливым тоном, на какой только я была способна, но в то же время решительно я заявила:

– Лучше перестань и подумай, что ты говоришь. Она велела мне сидеть и смотреть в зеркала.

Муди повернулся к сестре, которая продолжала метать молнии, и обменялся с ней несколькими словами, а потом сказал мне:

– Она сказала, чтобы ты села и посмотрела в зеркала, но она не имела в виду, что ты должна там остаться.

Как же я ненавидела эту злобную женщину!

– Но Настаран тоже не пошла, – ответила я. – Почему же она не набрасывается на Настаран?

Муди спросил у Амми Бозорг. Он так злился на меня, что стал объяснять ответ сестры, не подумав об обстоятельствах.

– У Настаран месячные. Она не могла…

В этот момент он вспомнил, что я тоже в таком же положении.

Логика все же взяла верх над безумием. Он тотчас смягчился и обратил свой гнев против сестры. Они долго ссорились и продолжали дискутировать даже тогда, когда мы сели в машину.

– Я сказал ей, что она была несправедлива, – объяснил он мне.

На этот раз Муди разговаривал со мной мягко и сочувственно:

– Жаль, что ты не понимаешь по-персидски. Я сказал ей, что она нетерпелива.

Он снова неожиданно удивил меня. Сегодня он продемонстрировал понимание. Каким он будет завтра?..

Начался учебный год. В первый день занятий учителя всех школ Тегерана вывели детей на улицы на массовую демонстрацию. Сотни учеников соседней школы маршировали возле дома Амми Бозорг, скандируя хором жестокий призыв: «Марг бар Амрика!» и добавляя еще одного врага: «Марг бар Израиль!».

В спальне Махтаб затыкала себе уши, но не могла не слышать этих воплей.

Хуже всего оказалось то, что этот пример, продемонстрировавший роль школы в жизни иранских детей, вдохновил Муди. Он решил сделать из Махтаб покорную иранскую девочку. Спустя несколько дней он заявил:

– Завтра Махтаб пойдет в школу.

– Нет, ты не сделаешь этого! – воскликнула я. Махтаб судорожно ухватилась за меня. Я знала, что она боится расстаться со мной. Обе мы понимали, что слово «школа» означает стабилизацию существующего положения.

Но Муди был неумолим. Мы еще спорили с ним какое-то время, но безрезультатно. В итоге я сказала, что, прежде чем отправить Махтаб туда, я хочу сама увидеть эту школу. Муди согласился.

Во второй половине дня мы пошли в школу. Меня удивил вид чистого современного здания в красивом ухоженном парке с бассейном и ванными комнатами в американском стиле. Муди объяснил, что это частная школа с нулевыми классами. Начиная с первого класса дети должны обучаться в государственной школе. Муди хотел, чтобы Махтаб училась здесь до тех пор, пока ей не придется перейти в государственную школу, где более жесткие требования.

Я решила, что Махтаб пойдет в школу уже в Америке, но, разумеется, умалчивала об этом, а Муди разговаривал с директором и переводил мои вопросы.

– Знает ли кто-нибудь здесь английский? – спросила я. – Махтаб плохо говорит по-персидски.

– Да, но сейчас этой учительницы нет, – прозвучал ответ.

Муди сказал, что ему бы хотелось прислать Махтаб в школу уже завтра, но оказалось, что ждать приема придется полгода.

Махтаб вздохнула с облегчением, так как пока проблема разрешилась сама собой. Однако когда мы возвращались домой, к Амми Бозорг, мой мозг лихорадочно работал. Еще и еще раз я продумывала ситуацию. Если бы Муди осуществил свой план, это было бы для меня началом поражения. Ведь это означает конкретный шаг в направлении устройства нашей жизни в Иране. А с другой стороны, может быть, это оказалось бы шагом в направлении свободы? Может, хорошо было бы делать вид, что все нормально? Муди был болезненно бдительным, следил за каждым моим шагом. В этой ситуации у меня не было возможности что-нибудь предпринять для того, чтобы выбраться из Ирана. Я начала понимать, что нет иного способа склонить Муди смягчить режим, как сделать вид, что я готова остаться здесь.