Читать книгу "Любовные письма с Монмартра - Николя Барро"

– Знаю.

Я стиснул губы, перевел дыхание и на секунду закрыл глаза.

Когда я их снова открыл, то увидел перед собой странную улыбку на лице Софи Клодель.

– Я сейчас соберу свои инструменты, а затем мы все вместе пойдем в мое любимое бистро, – сказала она. – Я хочу кое-что рассказать вам, месье Азуле. Про живых и умерших.

Думаю, что, если бы в этот апрельский вечер Артюр не убежал от меня, погнавшись за парочкой ярких крылышек, я все-таки отверг бы так беспрекословно прозвучавшее предложение Софи Клодель. А тогда меня переполняло облегчение оттого, что нашелся Артюр, что с ним ничего не случилось и он, судя по всему, нашел нового друга. Мы последовали за реставратором скульптур к выходу с кладбища. Софи то и дело останавливалась, указывая на надгробия, которые обветшали или выделялись каким-нибудь особенно красивым декором, и поясняла, чем хороша та или иная лепнина или рельеф, а под конец обратила наше внимание на особенно выразительную статую девятнадцатого века, носившую название «La Douleur»[26]: памятник был установлен в укромном уголке в верхней части кладбища, куда вели каменные ступени.

Статуя, с годами покрывшаяся зеленовато-бирюзовой патиной, изображала девушку с длинными волосами: она сидела, прислонившись спиной к гигантскому могильному камню, на лице девушки застыло выражение такой живой скорби, что, подойдя, я невольно перед ней задержался.

– Эта статуя мне особенно нравится, – сказала Софи.

– И кто же это? Какая-нибудь знаменитость? – поинтересовался я.

Софи отрицательно покачала головой:

– Эту статую когда-то давно заказала мать, скорбящая по умершему сыну.

Мы направились дальше, пока не пришли к маленькому домику возле самого выхода, чтобы оставить там инструменты.

Вскоре мы уже сидели в бистро «L’Artiste»[27] – малюсеньком заведении с выкрашенным в красный цвет деревянным фасадом, которое укромно спряталось на улице Габриэля. Это был уютный ресторанчик, размером не больше обычной жилой комнаты, с красными скатертями на столиках и с красными стенами, сплошь увешанными красочными плакатами и открытками времен «прекрасной эпохи». Напротив входа на стене висела большая картина с изображением кошек, причем некоторые из них были в черных очках и с бокалами; как люди на картинах Ренуара, кошки пировали под деревьями, и это зрелище вызвало у Артюра восторженный возглас. Стоявший за стойкой бородач встретил Софи как хорошую знакомую, расцеловав в обе щеки.

Нам удалось занять один из деревянных столиков у окна. Артюр, видимо, был счастлив, что наконец-то происходит что-то интересное. Мы с ним почти никогда не ходили в рестораны. Он сидел, болтая ногами, и с любопытством разглядывал окружающую обстановку: было довольно людно. Артюр потребовал Lasagne à la Bolognaise[28], Софи заказала себе Cuisse de Poulet[29], а я взял фирменное блюдо ресторана – Bœuf Bourguignon[30] в красном винном соусе.

Софи что-то крикнула бородачу за стойкой, и вскоре он принес нам графин воды из-под крана и два бокала красного вина.

– Как поживает Гюстав? – спросил он, подавая нам заказ, и подмигнул Софи.

Она засмеялась и возвела глаза к потолку.

– Уж он замучил меня со своей простудой, – сказала она. – Но я за ним хорошо ухаживала, так что сейчас он приободрился и раскомандовался: помыкает мною так, что только держись.

Бородач ухмыльнулся.

– Ну, чтобы кто-то тобой помыкал, это, я думаю, маловероятно, – сказал он, перед тем как удалиться.

Я тоже мысленно ухмыльнулся. Очевидно, Гюстав – это дружок нашего сорванца-кобольда, и, глядя на Софи, я тоже не мог себе представить, чтобы она кому-то позволила над собой командовать.

Софи подняла бокал, ее черные глазищи блеснули.

– За жизнь! – сказала она и, не дождавшись от меня мгновенной реакции, добавила: – Ну же!

Мы чокнулись. Мне было необыкновенно хорошо и в то же время все казалось каким-то нереальным. Софи рассказывала Артюру, как используется деревянный молоток и как восстанавливают отбитый нос у статуи, сажая его для прочности на внутренний штифт. Затем она снова обратила внимание на меня, с интересом слушала, вела себя естественно и непринужденно, с аппетитом ела, задавала мне сотни вопросов и, формулируя какую-нибудь мысль, наставляла на меня вилку.

Вот уж правда, давно у меня не было такого необыкновенного вечера, как этот. И что еще удивительнее, я вдруг стал изливать душу перед этой незнакомой девушкой, смеявшейся таким заразительным смехом. Неожиданно для себя я рассказал ей об Элен, о своем одиночестве, о том, что сейчас не могу работать.

Мы сидели точно в замкнутой сфере; было такое ощущение, что в моей жизни заново перетасовываются карты и получается новый расклад. Оказывается, иной раз легче выговориться незнакомому человеку, чем кому-то близкому, кто давно все про тебя знает или думает, что все знает.

Я, по крайней мере, ничего не знал об этой девушке, реставрирующей ангелов (а возможно, и разбитые сердца), кроме того, что она занимается необычным ремеслом, для которого в наши дни надо оканчивать художественную академию. Еще я понял, что она должна быть старше, чем показалось мне сначала. Когда я впервые увидел Софи сидящей на ограде кладбища, я принял ее за восемнадцатилетнюю, а на самом деле ей было двадцать девять.

– А как у вас? – спросил я ее, когда официант забрал со стола посуду. – Ведь это, наверное, безумно удручающее занятие – все время работать на кладбище. Как вам удается, при вашей-то профессии, сохранять такое светлое настроение? Вечное memento mori[31], – мне кажется, это должно настраивать на унылый лад.

Софи мотнула головой:

– Да нет же, совсем напротив. Я наслаждаюсь каждым днем, наверное, как раз потому, что поняла, как ограниченно время нашей жизни. Мы на земле только проездом, месье Азуле, и каждый день может стать последним, поэтому… – она посмотрела на меня серьезно и значительно, – пользуйтесь каждым днем, пользуйтесь каждым днем.

Я только отмахнулся:

– Ах, вы об этой старой поговорке – carpe diem[32].

Она кивнула:

– Именно так. Она хоть и старая, но от этого не перестает быть верной.

– Меня не страшит последний день.