Читать книгу "Правда и блаженство - Евгений Шишкин"

— Вы говорили, что на многих географических картах остров показан как безлюдный? — спрашивал Алексей.

— Остров Кунгу входит в гряду необжитых каменистых островов, где кишат змеи…

— Кажется, я нашел эту карту, — сказал Алексей, беря в руки увеличительное стекло и склоняясь над пожелтелой картой с обтрепанными углами.

Вскоре они оба склонились к находке.

— Ах, Алексей Васильевич, раньше мне казалось, что жизнь племен груба и примитивна. Но теперь… Случись невообразимое, стань я молод, я безоглядно предался бы потоку естества! — сказал академик Маркелов и как будто застеснялся своего признания. — Книги — имитация жизни. Философия — лишь игра ума. Точно так же, как культурист красуется перед публикой своими накачанными мышцами, философ болтает умности и красуется этим… — Он окинул взглядом полки с книгами. — Вот так, пусто, прошли мои лучшие годы. В мире книг, чужих образов, чужого счастья.

— Ай-ай-ай-ай! — вскричал Алексей. — Вот вас куда занесло, Виталий Никанорович! Мне кажется, вы напрасно печалитесь о прошлом. Жизнь каждому дает свои блага. Счастье — штука мимолетная… Человек счастлив только тогда, когда счастлив. Да, в старости и нездоровье человек вспоминает о былом счастье. Но не становится от этого счастлив, — громко, вещательно говорил Алексей, и академик стоял перед ним не шелохнувшись. — Счастье только тогда счастье, когда оно есть! Это как вино. Вот оно есть — и хмель есть. А если его нету, то и хмеля нету. От воспоминаний — не пьянеется! Пьянеется от вина… Жизнь каждый день начинается заново, Виталий Никанорович. — Алексей прервал свое красноречие, спросил, почему-то полушепотом, словно кто-то мог услышать и осудить: — А что, не выпить ли нам доброго вина? После отлично закусить… Там, глядишь…

Академик Маркелов расхихикался.

Вскоре Алексей организовал застолье — с вином, с икрой; среди приглашенных были две дамы, соседствующие по дачному поселку: театральная актриса забальзаковских лет, с красивой высокой прической и перстнями на пальцах, вдова дипломата, и ее экономка, местная жительница, молодая сноровистая женщина, которая, как кудесница, в два счета накрыла роскошный стол.

Свет в окнах на даче академика Маркелова сегодня потух далеко за полночь.

XVI

Московская квартира не столько радовала Павла Ворончихина, сколько угнетала своими размерами. Это были хоромы с огромной гостиной и спальней, с просторным кабинетом, в котором даже большой письменный стол казался одиноко малым. По генеральскому статусу, по занимаемой должности Павел законно получил еще государственную дачу в подмосковных Горках, но по жизни — без должностей и погон — пустые квадратные метры казалась ему пресыщением, «пиром во время чумы», немым издевательством над бесквартирными русскими офицерами по всей России.

Генерал-полковник Павел Ворончихин входил в группу специалистов, которые разрабатывали военную стратегию России на длительный срок. Потоки информации из разных ведомств и контрразведок текли в центр разработки этой стратегии. Павел был посвящен в закулисные интриги политиков, в зловредные планы тамошних идеологов, которые ненавидели СССР, теперь столь же люто ненавидели Россию, мечтали ее разоружить и задвинуть в стан второсортных безголосых государств. Во многом они преуспели. Даже ядерный щит России уже представлялся дырявым.

«Россия может иметь сколько угодно ядерных чемоданчиков и ядерных кнопок, но поскольку 500 миллиардов долларов российской элиты лежат в наших банках, вы еще разберитесь: это ваша элита или уже наша?»

Слова Збигнева Бжезинского звучали как приговор российской стратегии. Павел верил цифрам старого клеветника Бжезинского, но не верил тому, что все покупается за доллары. 11 сентября 2001 года американцам утерли нос. Никто сфантазировать не мог, что стайка исламистов задаст урок манхеттенскому капиталу и даст пощечину американской махине. Бледнозеленые бумажки с щекастым Вашингтоном в овале не всесильны. Случись военный конфликт, капиталы и состояния обратятся в ничто. Зачем они, если владелец мертв? Свинец тяжелее золота. Неболтуны по-прежнему считались с Россией, обладающей колоссальным ядерным мечом.

В середине прошлого века русские победили лучшую за всю историю человечества немецкую армию. Только подлецы могли опошлять и умалять эту Победу. Жаль, русские мало задали врагам жару! Надо бы проучить покрепче. Ни жалости, ни пощады! Павел вспомнил слова Федора Федоровича: «Справедливости нету на земле. Есть сила. Сильного боятся. Сильного не судят…»

Эх, если б историю можно было открутить обратно!

В минуты таких раздумий Павлу Ворончихину хотелось в прошлое, в Великую Отечественную. Дали бы ему армию! Или фронт! Теперь-то он знал толк в прошлых войнах… Он испытывал такую же досаду, что и Федор Федорович, когда-то оставшийся не у дел. Главное дело мужчины — служба, война и победа. Павел усмехнулся: вот и он стал «ястребом» и милитаристом. Но кто посмеет судить его? Он служил и служит Родине. Он не истеблишмент со счетами в нью-йоркских банках.

По вечерам Павел не включал в квартире яркий свет люстр, горел ночник, торшер, настенная или настольная лампа. Сумрак в доме таил не только дом, его просторные комнаты, он таил и самого хозяина. Павел превращался в свою собственную тень, которая наблюдала за всем отрешенно… Павел ходил по кабинету, по гостиной, заходил в спальню, снова плутал по гостиной и чаще всего вглядывался в углы. Там будто бы что-то таилось, и он хотел это разглядеть. Но в углах ничего не таилось материального, кроме теней прошлого, в которые и вглядывался Павел.

Иногда он садился на огромный диван в гостиной и включал огромный телевизор и даже, кроме новостей, смотрел кусочек какого-нибудь фильма, который обескураживал его либо пошлостью, либо дуростью, либо чем-то еще таким неприятным и холодным, даже мерзким и стыдным, что он поскорее выключал телевизор. Ему становилось неловко за актеров. Однажды он стал смотреть разрекламированный фильм о войне в Афганистане и внутренне содрогнулся от чепухи, которую показывали.

Сейчас он наткнулся на передачу, в которой два публициста что-то доказывали с пеной у рта, кричали до хрипоты и красноты щек, рядили о смене власти. Чего кричат? Эти балабоны не допущены к принятию решений, не представляют механизмов… Павел знал, что важнейшие политические резолюции проходят особые процедуры принятия; порой даже глава государства не в силах повлиять на этот механизм, оказываясь всего лишь шестерней. По части долгосрочной военной стратегии было именно так. Нельзя иначе! — настаивал Павел. Генсекретари, президенты приходят и уходят. Дело военных выше и дольше жизни правителей. Государству и народу идиот политик, конечно, может нагадить, но перегнуть русло истории не перегнет. Даже гигант Ленин не смог. Он выключил телевизор.

В квартире становилось темнее, свет от ночников — ярче, тени в углах обретали особенный густеющий окрас. Павел опять бродил по гостиной и кабинету, задерживаясь ненацеленным взглядом на углах, затененных тайной прошлого. Он не формулировал свои мысли, вернее — он не хотел их формулировать; они не имели определенного азимута, не имели основного направления стрельбы, как в артиллерии, они, эти почти бессловесные мысли, текли тихо, как в лесной глуши течет тихий ручеек, они, эти мысли, бестелесно притрагивались к судьбам и биографиям разных людей, живущих и служивших рядом с Павлом.