Читать книгу "Унесенные ветром. Том 2 - Маргарет Митчелл"

— и.., прелести — этого их совершенства, этой гармонии,как в греческом искусстве.

— Почему вы так сказали? — резко прервал ееРетт. — Ведь именно эти слова и я хотел произнести.

— Так.., так однажды выразился Эшли, говоря о былом.Ретт передернул плечами, взгляд его потух.

— Вечно Эшли, — сказал он и умолк. — Скарлетт,когда вам будет сорок пять, возможно, вы поймете, о чем я говорю, и возможно,вам, как и мне, надоедят эти лжеаристократы, их дешевое жеманство и мелкиестрастишки. Но я сомневаюсь. Я думаю, что вас всегда будет больше привлекатьдешевый блеск, чем настоящее золото. Во всяком случае, ждать, пока этослучится, я не могу. И У меня нет желания. Меня это просто не интересует. Япоеду в старые города и в древние края, где все еще сохранились черты былого.Вот такой я стал сентиментальный. Атланта для меня — слишком неотесанна,слишком молода — Прекратите, — внезапно сказала Скарлетт. Она едва лислышала, о чем он говорил. Во всяком случае, в сознании у нее это неотложилось. Она знала лишь, что не в состоянии выносить дольше звук его голоса,в котором не было любви.

Он умолк и вопросительно взглянул на нее.

— Ну, вы поняли, что я хотел сказать, да? —спросил он, поднимаясь.

Она протянула к нему руки ладонями кверху в жесте мольбы, ивсе, что было у нее на сердце, отразилось на ее лице.

— Нет! — выкрикнула она. — Я знаю только, чтовы меня разлюбили и что вы уезжаете! Ах, мой дорогой, если вы уедете, что же ябуду делать?

Он помедлил, словно решая про себя, не будет ли в конечномсчете великодушнее по-доброму солгать, чем сказать правду. Затем пожал плечами.

— Скарлетт, я никогда не принадлежал к числу тех, ктотерпеливо собирает обломки, склеивает их, а потом говорит себе, что починеннаявещь ничуть не хуже новой. Что разбито, то разбито. И уж лучше я будувспоминать о том, как это выглядело, когда было целым, чем склею, а потом доконца жизни буду лицезреть трещины. Возможно, если бы я был моложе… — Онвздохнул. — Но мне не так мало лет, чтобы верить сентиментальномусуждению, будто жизнь — как аспидная доска: с нее можно все стереть и начатьсначала. Мне не так мало лет, чтобы я мог взвалить на себя бремя вечногообмана, который сопровождает жизнь без иллюзий. Я не мог бы жить с вами и лгатьвам — и уж конечно, не мог бы лгать самому себе. Я даже вам теперь не могулгать. Мне хотелось бы волноваться по поводу того, что вы делаете и куда едете,но я не могу. — Он перевел дух и сказал небрежно, но мягко: — Дорогая моя,мне теперь на это наплевать.

Скарлетт молча смотрела ему вслед, пока он поднимался полестнице, и ей казалось, что она сейчас задохнется от боли, сжавшей грудь. Вотсейчас звук его шагов замрет наверху, и вместе с ним умрет все, что в ее жизниимело смысл. Теперь она знала, что нечего взывать к его чувствам или к разуму —ничто уже не способно заставить этот холодный мозг отказаться от вынесенного имприговора. Теперь она знала, что он действительно так думает — вплоть допоследних сказанных им слов. Она знала это, потому что чувствовала в нем силу —несгибаемую и неумолимую, то, что искала в Эшли и так и не нашла.

Она не сумела понять ни одного из двух мужчин, которыхлюбила, и вот теперь потеряла обоих. В сознании ее где-то таилась мысль, чтоесли бы она поняла Эшли, она бы никогда его не любила, а вот если бы она понялаРетта, то никогда не потеряла бы его. И она с тоской подумала, что, видимо,никогда никого в жизни по-настоящему не понимала.

Благодарение богу, на нее нашло отупение — отупение,которое, как она знала по опыту, скоро уступит место острой боли — такразрезанные ткани под ножом хирурга на мгновение утрачивают чувствительность, апотом начинается боль.

«Сейчас я не стану об этом думать, — мрачно решила она,призывая на помощь старое заклятье. — Я с ума сойду, если буду сейчасдумать о том, что и его потеряла. Подумаю завтра».

«Но, — закричало сердце, отметая прочь испытанноезаклятье и тут же заныв, — я не могу дать ему уйти! Должен же бытькакой-то выход!» — Сейчас я не стану об этом думать, — повторила она ужевслух, стремясь отодвинуть свою беду подальше в глубь сознания, стремясь найтикакую-то опору, ухватиться за что-то, чтобы не захлестнула нарастающаяболь. — Я.., да, завтра же уеду домой в Тару. — И ей стало чуточкулегче.

Однажды она уже возвращалась в Тару, гонимая страхом, познавпоражение, и вышла из приютивших ее стен сильной, вооруженной для победы.Однажды так было — господи, хоть бы так случилось еще раз! Как этого добиться —она не знала. И не хотела думать об этом сейчас. Ей хотелось лишь передышки,чтобы утихла боль, — хотелось покоя, чтобы зализать свои раны, прибежища,где она могла бы продумать свою кампанию Она думала о Таре, и словно прохладнаярука ложилась ей на сердце, успокаивая его учащенное биение. Она видела белыйдом, приветливо просвечивающий сквозь красноватую осеннюю листву, ощущалатишину сельских сумерек, нисходившую на нее благодатью, самой кожей чувствовала,как увлажняет роса протянувшиеся на многие акры кусты хлопка с их коробочками,мерцающими среди зелени, как звезды, видела эту пронзительно красную землю имрачную темную красоту сосен на холмах.

От этой картины ей стало немного легче, она дажепочувствовала прилив сил, и боль и неистовое сожаление отодвинулись в глубьсознания. Она с минуту стояла, припоминая отдельные детали — аллею темныхкедров, ведущую к Таре, раскидистые кусты жасмина, ярко-зеленые на фоне белыхстен, колеблющиеся от ветра белые занавески. И Мамушка тоже там. И вдруг ейотчаянно захотелось увидеть Мамушку — так захотелось, словно она была ещедевочкой, — захотелось положить голову на широкую грудь и чтобы узловатыепальцы гладили ее по голове. Мамушка — последнее звено, связывавшее ее спрошлым.

И сильная духом своего народа, не приемлющего поражения,даже когда оно очевидно, Скарлетт подняла голову. Она вернет Ретта. Она знает,что вернет. Нет такого человека, которого она не могла бы завоевать, если быхотела.

«Я подумаю обо всем этом завтра, в Таре. Завтра я найдуспособ вернуть Ретта. Ведь завтра уже будет другой день».