Читать книгу "1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский"

Но вот другой случай. Капитан Луи-Никола Плана де ла Фай и его начальник, генерал Ларибуасьер, как-то вечером набрели на избу, в которой решили остановиться. Там они нашли двух голландских конскриптов, гревшихся у огня, и выгнали их, несмотря на все просьбы сжалиться над ним одного из них, мальчишки лет шестнадцати-семнадцати. Они слышали, как он скулил за стеной, когда засыпали, а утром нашли его замерзшим{947}. В некоторых случаях люди утрачивали способность отличать хорошее от дурного.

Бельгийский солдат-гвардеец наткнулся на офицера, лежавшего в санях, которые слуга бросил, прихватив лошадь. «Завернутый в большой меховой плащ, с обмороженными руками и ногами, он просил меня убить его, ибо был уверен, что не протянет долго в своем положении, – писал воин. – Я уже взвел курок ружья, чтобы оказать ему услугу, о которой он меня просил, но тут мне пришло в голову, что он умрет и без меня. Я оставил его там, но прошел довольно далеко прежде, чем перестал слышать мольбы убить его»{948}.

В Ковно хватало снабжения, и этот город, безусловно, годился для обороны, поскольку был обнесен земляными укреплениями. Но Мюрат и не подумал останавливаться там, а поспешил в направлении Кёнигсберга. Организованные части получили кое-какую провизию, а бегущие толпы, наводнившие Ковно 12 декабря и на следующий день, не годились для защиты чего бы то ни было. Большинство таких людей помчались прямо на склады, где хватали и пожирали все попадавшееся под руку, не дожидаясь даже, когда выпекут хлеб или раздадут съестное упорядоченным образом. Они наткнулись на большие запасы спиртного, в результате чего запылали стычки между пьяными французскими и немецкими солдатами. Множество людей принялись топить скорбь в вине. Между тем алкоголь, который сначала согревает, в итоге, фактически снижает температуру тела, крепко подвел их. Тысячи замерзли насмерть там, где упали, не выпуская из рук бутылок, или пристроились и задремали при входе в тот или иной дом где-нибудь на крыльце или у ворот.

Достигнув Ковно с поредевшим арьергардом, составленным с бору по сосенке из множества частей, Ней занял оборонительные позиции за городом, чтобы позволить пройти на ту сторону как можно большему количеству отставших от своих частей солдат, запастись снабжением и перебраться через Неман. Дело шло медленно, ибо, хотя река как следует замерзла и переходить ее можно было где угодно, все стремились на мост, а давка и скученность вызывала обычные стычки и гибель людей.

Скоро Ней обнаружил опасность быть окруженным казаками, а к тому же очутился под обстрелом артиллерии, подтянутой регулярной русской кавалерией. У маршала имелись несколько пушек, включая и часть доставленных в Понары майором Ноэлем, а потому он сумел на какое-то время сдержать натиск русских. Но войска продолжали таять. Рота немцев из Ангальт-Липпе не выдержала, когда их раненый капитан на глазах солдат приставил к голове пистолет и застрелился. В конечном итоге, Ней остался лишь с горсткой французской пехоты и принялся отступать с боем, уходя от противника через город и по мосту. С солдатским ружьем в руке маршал оставался в передовых шеренгах своего сокращавшегося на глазах войска, командуя им и вселяя дух в сердца солдат до самого конца. Достигнув западной оконечности моста, Ней сделал последний выстрел по русским, а затем швырнул ружье на лед Немана и, повернувшись, пошел прочь{949}.

Генерал-интендант Матьё Дюма перебрался через реку раньше и достиг Гумбиннена, где нашел кров в доме местного врача. Следующим утром, когда Дюма сидел за столом с аппетитным завтраком, включавшим довольно хороший кофе, дверь отворилась, и в помещение вошел неизвестный в бурой шинели. Его поросшее бородой лицо почернело от копоти, а воспаленные красные глаза искрились. «Ну, вот и я, наконец! – объявил вновь прибывший. – Что, генерал Дюма, не узнаете меня?» Дюма покачал головой и поинтересовался у незнакомца, кто он. «Я – арьергард Grande Armée, – ответил тот. – Маршал Ней»{950}.

24

Здоровье его Величества

Первый этап бегства Наполеона протекал в мрачной тишине: он и Коленкур молча тряслись от холода в просторной карете. Но все изменилось, когда 7 декабря они пересекли Неман в Ковно. «Когда мы прибыли в великое герцогство [Варшавское], он оживился и постоянно говорил об армии и о Париже, – писал Коленкур. – Он не хотел принимать никаких сомнений в способности войск удержать Вильну и не желал признать масштабы потерь»{951}. Путешественники сменили экипаж на примитивные сани в виде поставленной на полозья старой кареты. По дороге на запад Наполеон не переставал строить планы, а снег вился вокруг, проникая через щели в плохо пригнанных дверцах.

Император французов возвращался к событиям, приведшим к войне, которой, как он продолжал настаивать, он никогда не хотел, и утверждал, что всегда имел в намерениях восстановить королевство Польша в интересах мира во всем мире. «Они не понимают, я не амбициозен, – жаловался Наполеон. – Недостаток сна, труды, сама война, все это уже не для человека в моем возрасте. Мне по нраву своя постель и отдых более чем кому бы то ни было другому, но я должен закончить работу, за которую взялся. В этом мире есть только две альтернативы: повелевать или повиноваться. Политика любого из правительств Европы в отношении Франции доказала, что она может рассчитывать только на собственные силы, то есть на силы военные». Император увлекался и переходил к рассуждениям на тему Британии, каковую он рассматривал как одно из препятствий на пути к желанному миру, и пытался убедить Коленкура, будто сражался против нее ради всей Европы, которая не осознает, как ее используют злокозненные островитяне{952}.

К моменту, когда в начале вечера 10 декабря путники прибыли в Варшаву, император французов привел себя подобными разговорами в доброе расположение духа и, желая размять ноги, выбрался из саней и пешком пошел в Hôtel d’Angleterre, куда отправили и сани. Пока они шагали по полным людьми улицам, Наполеон громко интересовался у Коленкура, сможет ли кто-нибудь узнать его, но никто не обращал внимания на маленького полного человека в кафтане из зеленого бархата и в меховой шапке. Он казался почти расстроенным{953}.

Пока готовили ужин, а девочка-служанка пыталась развести огонь в холодной комнате, занятой ими в гостинице, Наполеон продолжал с живостью рассуждать. Он отправил Коленкура за Прадтом, который по прибытии немало поразился веселому настроению императора. Однако данное обстоятельство не облегчило беседу для архиепископа Малина. Отмахиваясь от собственного неуспеха одной фразой «от великого до смешного один шаг», Наполеон взялся за Прадта, обвиняя того в неумении сплотить Польшу, собрать денег и предоставить солдат. Он заявил, будто не видел ни одного польского солдата на протяжении всего похода и обвинил поляков в недостатке отваги и решимости.