Читать книгу "Виктор Тихонов творец "Красной машины". КГБ играет в хоккей - Федор Раззаков"

— Что подразумевается под словом «серьезно».

— У него высокая температура — до сорока, которую врачи начали сбивать еще ночью.

После некоторой паузы, которая понадобилась полковнику для того, чтобы осмыслить полученную информацию, он, наконец, произнес:

— Вызовите ко мне доктора Гонзу.

Спустя десять минут, когда доктор уселся в кресло напротив полковника, тот его спросил:

— Скажите, Гонза, вы можете сказать, какие жаропонижающие лекарства может использовать русский врач, чтобы сбить температуру у своего хоккеиста?

— Разные: парацетамол, анальгин, аспирин и ряд других, — ответил доктор.

— А сколько вам понадобится времени, чтобы в упаковки от этих лекарств вложить лекарства, где будет содержатся эфедрин?

— А зачем это нужно?

— Мы постараемся подложить эти упаковки русскому доктору, с тем, чтобы он лечил ими заболевшего хоккеиста.

— Дальше можете не продолжать, — улыбнулся Гонза.

Он был прекрасно осведомлен, что эфедрин считался допингом и был запрещен к применению среди спортсменов во время соревнований. И доктор догадался о тайном плане полковника. Если бы русские выиграли финальный матч, то члены антидопинговой комиссии вызвали бы на допинг-контроль именно Капустина с тем, чтобы, найдя в его моче эфедрин, аннулировать результаты этой победы. Всем был памятен скандал, случившийся два года назад на Олимпиаде в Инсбруке с советской лыжницей Галиной Кулаковой, у которой после забега обнаружили в организме допинг. Она объяснила это тем, что накануне старта сильно простудилась, не могла дышать, и врач команды дал ей лекарство, в котором содержался эфедрин. В итоге результат лыжницы был аннулирован.

Та же история на той же Олимпиаде произошла и с капитаном сборной ЧССР по хоккею Франтишеком Поспишилом. После игры с командой Польши врачи тоже обнаружили в его организме допинг, но это был уже кодеин. В турнире игрока оставили, но его команде засчитали поражение.

— Дайте мне час времени и я принесу вам несколько упаковок с разными лекарствами, но все они будут содержать эфедрин, — сообщил Гонза.

И не обманул — ровно через час эти упаковки лежали на столе у полковника. За это время он тоже времени зря не терял. Вызвал своего помощника и попросил его связаться с их агентом «Регентом» — водителем автобуса «Икарус», который все эти дни возил русских по Праге — и узнать у него о сегодняшних планах советской команды. Помощнику хватило на это полчаса, после чего он сообщил: около часа дня несколько советских игроков вместе со своим вторым тренером Владимиром Юрзиновым должны были отправиться во Дворец спорта на последнюю перед решающим матчем тренировку. Вместе с ними туда должен был отправиться и врач команды.

Получив упаковки с лекарствами, Гавлик снова вызвал своего помощника и сказал:

— Возьмите все это и передайте Скленаржу, чтобы тот отдал лекарства агенту «Регенту». Они давно на связи, поэтому их контакт не вызовет ни у кого подозрений. Пусть «Регент» подбросит эти упаковки в саквояж русского доктора, не забыв забрать старые.

Помощник сложил упаковки в кожаный портфель и удалился. А спустя полчаса доложил, что лекарства доставлены по назначению — через журналиста к водителю автобуса. Он как раз собирался выехать к гостинице, чтобы забрать оттуда советскую группу. За те дни, что он обслуживал сборную СССР, у него успели сложиться хорошие отношения с командой и всем ее персоналом, в том числе и с врачами (их было трое). Хотя майор Костюк в первый же день провел необходимый инструктаж с членами нашей делегации, где особо указал на то, что надо быть осторожными в общениях с местными — персоналом гостиницы, поварами, официантами, и водителем автобуса в том числе. Но этот разговор быстро забылся — ведь быть в постоянном напряжении и подозревать всех и каждого было невозможно. Вот и в тот день доктор команды вполне доброжелательно пообщался с водителем и, уходя во Дворец спорта вместе с командой, оставил свой саквояж в салоне «Икаруса». Чем и воспользовался водитель. Ему хватило пары минут, чтобы вытащить из саквояжа несколько упаковок с лекарствами, а вместо них подложить идентичные им упаковки, собранные доктором Гонзой. Расчет был на то, что какая-то из них сыграет свою роль в лечение Сергея Капустина, который в эти самые минуты лежал с высокой температурой в гостинице. И полковник Гавлик, сидя в своем кабинете в желтом четырехэтажном здании контрразведки на улице Такурова, молил бога, чтобы советские тренеры все-таки решились выпустить Капустина в сегодняшнем матче на лед. Естественно, после того, как его полечат теми лекарствами, которые собрал доктор Гонза.

14 мая 1978 года, воскресенье, Прага, район Жижков

Франтишек Свозил с самого утра был в предвкушении сегодняшнего финального матча между сборными ЧССР и СССР. Впрочем, вряд ли в тот день в Чехословакии были люди, кто хотя бы мельком не интересовался этим событием. Вся государственная пропаганда страны вот уже две недели широко освещала этот турнир, а его финал — особенно. Так что Франек здесь был не исключением.

Наскоро позавтракав, он сначала выполнил просьбу матери — сходил в магазин за продуктами, а ближе к обеду отправился к своему приятеля Богуславу Хораку, чтобы вместе с ним заняться нужным делом — смастерить транспарант в поддержку сборной Чехословакии. С ним они собирались сегодня пойти на матч. Поэтому, когда Франек пришел к приятелю, тот уже вовсю трудился над транспарантом. Это было белое полотнище, на котором красными буквами должно было быть написано: «За нашу и вашу победу!» Это был отсыл к знаменитому лозунгу польских патриотов XIX века «За нашу и вашу свободу!». А переиначить его Хораку посоветовал его отец — бывший влиятельный коммунист, исключенный из партии после августа 1968 года и теперь трудившийся на заводе простым рабочим.

На момент прихода Франека его приятель успел уже написать первое слово «За», которое получилось слегка кривоватым, но вполне читаемым.

— Ты вовремя пришел, — впуская друга в квартиру, сказал Хорак. — Мне надо с собакой выйти погулять — она уже пять минут скулит.

— Больше некому? — удивился Франек, глядя черного терьера Швейка, который вилял хвостом и жался к его ногам.

— Все разбежались по делам, — сообщил Богуслав. — Так что ты проходи в мою комнату и дописывай транспарант, а я отведу пса на прогулку.

Так они и сделали: Хорак увел собаку, а Франек прошел в его комнату, где на полу было расстелено полотнище транспаранта и здесь же стояла банка с краской, а в тазике лежала кисть. Взяв ее в руку, Франек стал аккуратно выводить первую букву следующего слова — «вашу». Но не успел он закончить первую букву, как из коридора послышался шум открываемой двери. «Быстро он управился», — подумал про себя Франек, макая кисточку в банку с краской. Однако в следующую секунду он расслышал в коридоре чьи-то голоса. И они явно принадлежали взрослым людям — голоса были мужские. Подойдя к слегка приоткрытой двери, Франек прислушался и по голосу определил, что один из говоривших — это отец Богуслава[1].