Читать книгу "Хроники Заводной Птицы - Харуки Мураками"

А заключенные, работавшие на шахте, тем временем продолжали умирать один за другим, и тела их, как и раньше, сбрасывали в шахтные выработки. Борис всесторонне оценивал, на что способен тот или иной лагерник; физически слабых с первого же дня нещадно эксплуатировали, урезали рацион питания и, чтобы избавиться от лишних едоков, выжимали из них все соки и быстро спроваживали в могилу. Отнятые у слабаков продукты отдавали сильным, повышая таким образом производительность труда на шахте. В лагере воцарился «закон джунглей»: сильные забирали себе все, слабые мерли как мухи. Как только рабочих переставало хватать, в товарных вагонах, как скот, откуда-то привозили новую партию заключенных. Бывали случаи, когда до двадцати процентов людей умирали в дороге. На это никто внимания не обращал. Большинство новичков прибывали с запада – это были русские и выходцы из Восточной Европы. К счастью для Бориса, сталинская машина насилия не сбавляла там оборотов.

Мой план был – убить Бориса. Конечно, отправив его на тот свет, никаких гарантий, что положение в лагере изменится к лучшему, я бы не получил. Так или иначе, ад, наверное, продолжался бы. Просто нельзя было допустить, чтобы такой человек существовал и дальше в этом мире. Верно говорил Николай: он – как ядовитая змея. И кто-то должен отрубить ей голову.

Жизнью своей я не дорожил и был готов обменять ее на жизнь Громова. Но действовать следовало наверняка. Приходилось дожидаться момента, когда я буду абсолютно уверен в том, что уложу его сразу, одним выстрелом. В предвкушении удобного случая я по-прежнему продолжал разыгрывать роль преданного секретаря. Но, как я говорил, Борис был очень осторожен. И днем и ночью Татарин следовал за ним, словно тень. Но даже если мы останемся наедине, как я его убью – без оружия, да еще с одной рукой? И все же я набрался терпения и ждал, когда придет мое время. Верил: если есть бог, он даст мне когда-нибудь этот шанс.

* * *

В начале 1948 года по лагерю поползли слухи, что японских военнопленных в конце концов все-таки отправят на родину. Якобы весной за ними придет судно. Я спросил у Бориса, правда ли это.

– Все правильно, – ответил он. – Так оно и есть. Скоро всех вас репатриируют в Японию. Мировая общественность, видите ли, недовольна. Мы не можем вас больше здесь держать, заставлять работать. Но у меня есть к тебе предложение, лейтенант. Может, останешься здесь, у нас – уже не пленным, а свободным советским гражданином? На меня ты здорово работал, уедешь – где я замену найду? Тебе рядом со мной будет куда лучше, чем в Японии. Вернешься без гроша и будешь мучиться… Говорят, у вас там есть нечего, народ с голода мрет. А здесь у тебя все – деньги, женщины, власть.

Серьезное предложение. Я знал слишком много секретов Бориса, и он, по всей видимости, боялся меня отпускать. Стоило отказаться – и он вполне мог меня ликвидировать, чтобы заткнуть рот. Но страха не было. Поблагодарив его, я сказал, что переживаю за родителей и сестру и хотел бы вернуться домой. Борис пожал плечами и больше ничего не сказал.

Исключительный шанс покончить с Громовым представился однажды мартовским вечером, когда до репатриации оставалось совсем немного. Мы оказались с ним наедине – Татарин, неизменно находившийся при нем, куда-то отлучился из комнаты. Еще не было девяти; я, как обычно, сидел за бухгалтерией; Борис, редко засиживавшийся в конторе так поздно, за столом писал письмо. Он потягивал из стакана коньяк, авторучка бегала по лежавшему перед ним листу бумаги. На вешалке вместе с его кожаным пальто и шляпой висел пистолет в кожаной кобуре. Не тот громоздкий неудобный ствол, что имелся на вооружении Советской армии, а немецкий «вальтер-ППК». Говорили, что Борис отобрал его у эсэсовского подполковника, взятого в плен при форсировании русскими Дуная. На рукоятке «вальтера», всегда начищенного до блеска, были выгравированы похожие на две маленькие молнии буквы – SS. Я много раз наблюдал, как Борис чистил свой пистолет, и знал, что в обойме всегда – восемь боевых патронов[65].

Раньше Борис ни разу не оставлял кобуру с оружием на вешалке. Никогда не терявший бдительности, работая за столом, он неизменно держал пистолет под рукой, в правом ящике. В тот вечер он почему-то был очень оживлен, много говорил и поэтому, наверное, забыл об осторожности. Вот он, мой шанс! Сколько раз я прокручивал в голове, как одной рукой снимаю оружие с предохранителя, быстро досылаю патрон в патронник. Наконец, решившись, я встал со своего места и прошел мимо вешалки, делая вид, что мне понадобилась какая-то бумага. Борис погрузился в письмо и в мою сторону не смотрел. Не останавливаясь, я на ходу вытянул пистолет из кобуры. Небольшой, он целиком помещался в ладони, и по тому, как надежно и удобно лежал в ней, я сразу понял, какое это замечательное оружие. Встав напротив Бориса, я снял пистолет с предохранителя, зажал его между колен и правой рукой взвел затвор. Патрон с негромким металлическим лязгом вошел в патронник. При этом звуке Борис поднял взгляд, и он уперся в наведенное ему в голову дуло.

Он покачал головой и вздохнул.

– Вынужден огорчить тебя, лейтенант, но пистолет не заряжен, – проговорил Борис, надевая колпачок на авторучку. – По весу же понять можно, есть в нем патроны или нет. Достаточно чуть-чуть рукой покачать – вот так, вверх-вниз. Восемь патронов калибра 7,65 мм, вес порядка восьмидесяти граммов.

Его словам я не поверил, тут же направил дуло ему в лоб и без колебаний спустил курок. Но услышал только сухой щелчок. Борис не врал: патронов в пистолете не было. Опустив оружие, я стоял перед ним, кусая губы. Думать ни о чем не мог. Выдвинув ящик стола, Громов достал пригоршню патронов и на ладони показал мне. Он заранее вынул их из обоймы, поставил мне ловушку. Все было подстроено.

– Я давно догадался, что ты хочешь меня убить, – спокойно продолжал Борис. – Все время представлял, как будешь это делать. Разве не так? А ведь я предупреждал: не надо будить воображение, а то можно и жизни лишиться. Ну да бог с ним со всем. Ты просто не способен меня убить.

Борис взял пару патронов и бросил на пол. Они со стуком покатились мне под ноги.

– Настоящие, боевые, – сказал он. – Я не шучу. Ну что? Давай, заряжай и стреляй. Это твой последний шанс. Хочешь меня убить? Тогда целься хорошенько. Но если промахнешься, обещай, что никому не расскажешь о том, чем я здесь занимаюсь. Мои дела должны остаться в тайне. Как тебе сделка?

Я кивнул головой в знак согласия: «Хорошо, обещаю».

Снова зажав пистолет в коленях, я надавил рычажок, вынул обойму и вставил в нее два патрона. Одной рукой получалось не очень здорово, вдобавок меня колотила мелкая дрожь. Борис хладнокровно следил за моими движениями. На губах его даже мелькнула улыбка. Вставив обратно обойму, я навел пистолет точно между глаз Громова и, уняв дрожь в пальцах, нажал курок. Прогремел выстрел, но пуля даже не задела Бориса – прошла в нескольких миллиметрах от уха и застряла в стене. Мелкая пыль от штукатурки полетела во все стороны. Я не считал себя совсем никудышным стрелком, но промазал, хотя стрелял всего с двух метров. В Синьцзине я с удовольствием ходил на стрельбище. С одной рукой стрелять, конечно, труднее, зато правая была у меня сильнее, чем у обычных людей, да и «вальтер» – пистолет надежный и хорошо откалиброванный – позволял прицелиться точно. Как можно было промахнуться? Я снова взвел курок и прицелился. Сделал глубокий вдох, сказав себе: «Ты должен его убить!» Тогда можно будет считать, что жизнь прожита не напрасно.