Читать книгу "Муравечество - Чарли Кауфман"

Я звоню редактору.

— Привет, Дэвис, — говорю я.

— Б., ты где? Уже несколько месяцев не могу до тебя дозвониться.

— Прости, — отвечаю я. — Я был занят: у меня менялась вся жизнь.

— Ты в порядке? Что-то ты сам на себя не похож.

— Не похож, удивительно не похож, — с теплом посмеиваюсь я.

— Эм-м, отлично. Как там статья про «Очарование»? Мы давно ждем текст.

— Дэвис, я люблю тебя и очень благодарен за все возможности, что ты мне подарил.

— Отлично. На здоровье.

— Я стал другим и больше не могу жить, осуждая чужое творчество. Я просто благодарен за то, что живой, и благодарен, что мир живой, во всей его величественной сложности.

— Что ты хочешь сказать?

— Я больше не могу писать критику.

— Мы оплатили статью, Б. Мы послали тебя во Флориду.

— И я благодарен. Спасибо. Может, передашь Динсмору? Я вышлю свои заметки. Поскольку Динсмор — транс-мужчина, текст принадлежит им по праву.

— Что-то не очень понимаю, что сейчас происходит.

— Впервые в жизни и я могу честно сказать, что и сам не знаю, что происходит. И это чудесно. До свидания, Дэвис. Я люблю тебя.

Я сбрасываю звонок, но не в своем обычном сердитом стиле. Сбрасываю нежно. Сбрасываю с благодарностью, без чувства вины. Сбрасываю, потому что пришло время сбросить. Затем звоню, чтобы отменить постройку мемориальной горки, которую заказал для могилы Инго. Останусь без депозита, но мне все равно. Потом заказываю Инго новый памятник. Только имя и даты. Просто и скромно. Может, даже и это чересчур. Не знаю. Я уже ничего не знаю. Я учусь. Я исследую. Учусь вечно и всегда. Как говорится, абсолютный новичок. И это хорошо. Так и надо жить. Я могу дышать. Мне нечего отстаивать. Я свободен.

Глава 87

В следующие несколько дней я счастлив. У меня нет ожиданий от общения с людьми, и потому все становится легче. Я добр и нежен к миру, и мир отвечает взаимностью. Я больше не… Я останавливаюсь. Не знаю, как закончить мысль, пока не понимаю, что это и есть законченная мысль: я больше не.

План — в том виде, в каком он может быть в моей новой жизни, — собрать фильм, блокноты Инго, все его декорации и реквизит в большой прокатный грузовик и перевезти в Нью-Йорк. Там я найду новую работу — возможно, в благотворительной организации, возможно, разобью общественный сад в каком-нибудь ущемленном сообществе в продовольственной пустыне. Такая теперь у меня мечта. Я только надеюсь приносить пользу. Затем раз в год буду брать выходной, чтобы снова просмотреть фильм Инго и узнать больше, почувствовать больше, больше утвердиться в настоящем, приносить еще больше пользы. Вот мой план — в том виде, в каком может у меня быть план, ведь я отлично понимаю: как учил нас мистер Дж. Леннон, жизнь — это то, что происходит с тобой, пока ты строишь другие планы.

По дороге, за рулем восьмиметрового грузовика с моей машиной на прицепе, я замечаю впереди «Слэмми». Тот самый «Слэмми», где я останавливался по пути сюда. Столько всего произошло. Столько всего изменилось. Я с улыбкой вспоминаю злоключения былого меня. Можно ли быть настолько молодым? Я решаю остановиться, может, прихватить в дорогу «Оригинальную прогулочную колу „Слэмми“, может, вегетарианский бургер «Слэмми», без сыра, раз я теперь веган-аболиционист.

На стоянке пусто. И все же я ставлю огромную фуру в дальнем конце, на траве, чтобы не занимать несколько парковок (вдруг начнется обеденный час пик!). Иду по стоянке. Так жарко, что я чувствую через подошвы пропекшийся асфальт. Приятно. А еще приятно войти в помещение с кондиционером. А еще приятно снова увидеть за стойкой старую подругу. Наверное, она меня не помнит. С чего бы? Я улыбаюсь ей, и она улыбается в ответ.

— Добро пожаловать в «Слэмми», — говорит она. — Я могу вам помочь?

— Да, спасибо, — отвечаю я.

Очевидно, мое лицо ничего ей не напоминает. Ну и ладно. Старый я обиделся бы. Но теперь я знаю, что она, наверное, видит сотни людей в день. Я просто один из многих. Это нормально.

— Да, я бы, пожалуйста, хотел «Оригинальную прогулочную колу „Слэмми“» бигги, пожалуйста.

— Ладно, детка, — говорит она. — Что-нибудь еще?

Она назвала меня деткой. Я ошарашен. Я доволен. Я должен бороться со старыми инстинктами.

— Да, еще вегетарианский бургер «Слэмми». Без сыра, пожалуйста.

— Только с сыром, детка, — говорит она.

Я борюсь с позывом рассказать, что я веган и не могу с чистой совестью употреблять продукты животного происхождения.

— Ладно, ничего страшного, — говорю я.

— Что-нибудь еще?

— Нет, на этом все. Спасибо.

— 5 долларов 37 центов, детка.

Приятно, что она продолжает звать меня деткой. Это не значит ничего, кроме простой любезности. Не значит, что она со мной заигрывает. Скорее всего, это распространенное среди афроамериканцев этого региона ласковое прозвище. Как официантка в кофейне называет посетителя «дорогушей».

Я расплачиваюсь и сажусь. Пытаюсь поймать ее глаза, заметить, есть ли между нами что-то еще. Не то чтобы я чего-то ожидаю. Но она просто таращится пустым взглядом куда-то мимо меня, в окно. Ждать заказ приходится долго — удивительно, ведь других посетителей, кроме меня, нет.

— Это там твой большой грузовик, детка? — говорит она мне наконец.

— Да, — говорю я. Чувствую внезапный порыв рассказать ей о фильме Инго, о его афроамериканскости, его шведскости, о том, как фильм меня изменил. Но помню, что поклялся себе и Инго никому не раскрывать существование фильма. Это новое отношение идет мне на пользу. Нужно всегда оставаться начеку.

— А то он горит, — говорит она.

Я разворачиваюсь и вижу, как из грузовика валит дым.

Глава 88

Дым лезет в глаза. И в этой новой аэрозольной форме я вижу фильм еще один, последний раз. Я понимаю, что дым никогда уже не сложить обратно в фильм. Достаточно знаю об энтропии, чтобы это понимать. Вселенная вечно скатывается ко все большей и большей дезорганизации.

И тут вмиг человечество сгинуло. Остались только муравьи. И грибы. И кое-где странные мутировавшие цветы, розы неземных оттенков — оттенков небывалых и необъяснимых. Как это возможно, что Инго создал никогда ранее не воображавшийся цвет? Это цвет крика, цвет парадокса, цвет пустоты. И на протяжении миллиона лет нет звука, ведь у муравьев, грибов и цветов нет ушей. В этом мире нет комедии или трагедии. Ибо муравьи не могут их постичь, не имеют такой потребности. Муравьи, понимаете ли, идеальные существа. Они знают себя, не зная, что знают себя. В них нет стыда или гордыни. Их муравьиность беззастенчива, чиста. Нет потребности рассказывать себе истории, создавать мифологии или богов. И этот сегмент фильма, в месяц длиной, не для того, чтобы развлечь меня. Я просто наблюдатель в мире муравечества и могу смотреть, а могу не смотреть. И я смотрю.