Читать книгу "Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф"

Он думал о ней только как об очень сухой и порядочной женщине. Он играл в казино — единственную игру, которую он знал, — с ней и другими жильцами и называл ее «сударыня». Затем однажды вечером она взяла его за руку, говоря, что покажет ему, как надо ухаживать за девушками. Она пощекотала его ладонь, положила ее к себе на талию, потом на грудь и привалилась к его плечу, прерывисто дыша сквозь узкие ноздри и повторяя: «Господи, мальчик!» Он метался по темным улицам до трех утра, не зная, что ему делать. Потом он вернулся в спящий дом и прокрался на цыпочках в ее комнату. Страх и отвращение охватили его сразу же. Он уходил в горы, ища облегчения пытке, терзавшей его дух, и старался реже возвращаться домой. Но она преследовала его по коридорам или вдруг распахивала дверь, появляясь перед ним в красном кимоно. Она была полна злобы и обвиняла его в том, что он предал, обесчестил и бросил ее. Она говорила, что в тех местах, откуда она родом — в доброй старой Южной Каролине, — мужчина, который так обошелся бы с женщиной, получил бы пулю в лоб. Юджин думал о новых краях. Его томило раскаяние и сознание вины — он сочинил длинную мольбу о прощении и вставил ее в молитву перед сном, так как все еще молился, хотя и не потому, что верил, а только по суеверной привычке и подчиняясь магии чисел: он шестнадцать раз на одном дыхании повторял неизменную формулу. Он с детства верил в магическую силу некоторых чисел (по воскресеньям он делал только то, что приходило ему в голову вторым, а не первым), и этот сложный ритуал молитвы и чисел он рабски соблюдал не для того, чтобы умилостивить бога, а чтобы ощутить таинственную гармоническую связь со вселенной или помолиться демонической силе, которая витала над ним. Без этого он не мог заснуть.

В конце концов Элиза что-то заподозрила, нашла предлог поссориться с этой женщиной и потребовала, чтобы она съехала.

С ним никто не говорил о его намерении отправиться в Гарвард. Он сам не очень ясно представлял, зачем ему это нужно, и только в сентябре, за несколько дней до начала семестра, твердо решил ехать. Он несколько раз заговаривал об этом в течение лета, но, как и все его близкие, он принимал решение только под давлением необходимости. Ему предлагали работу в нескольких газетах штата и место преподавателя в захиревшей военной академии, которая венчала красивый холм в двух милях от города.

Но в глубине души он знал, что уедет. И никто особенно не возражал. Хелен иногда негодовала на него в разговорах с Люком, но ему самому сказала по этому поводу лишь несколько равнодушных и неодобрительных слов. Гант устало застонал и сказал:

— Пусть делает, что хочет. Я больше не могу платить за его образование. Если он хочет ехать, пусть его посылает мать.

Элиза задумчиво поджала губы, поддразнивающе хмыкнула и сказала:

— Хм! Гарвард! Что-то ты слишком высоко замахиваешься, милый! Откуда ты возьмешь деньги?

— Я достану, — сказал он темно. — Мне одолжат.

— Нет, сын, — предостерегающе сказала она, сразу насторожившись. — Я не хочу, чтобы ты затевал что-нибудь подобное. Нельзя начинать жизнь, влезая в долги.

Он молчал, стараясь заставить пересохшие губы выговорить жуткие слова.

— В таком случае, — сказал он наконец, — почему бы мне не заплатить за учение из моей доли в папином состоянии?

— Что ты, детка! — сердито сказала Элиза. — Ты говоришь так, словно мы миллионеры. Я не знаю даже, получит ли кто-нибудь какую-нибудь долю! Твоего папу убедили сделать это рассудку вопреки, — добавила она ворчливо.

Юджин внезапно начал колотить себя по ребрам.

— Я хочу уехать! — сказал он. — Мне нужны деньги сейчас! Сейчас!

Он обезумел от ощущения своего бессилия.

— Когда я сгнию, они мне будут не нужны! Они нужны мне сейчас! К черту недвижимость! Мне не нужна твоя грязь! Я ее ненавижу! Отпустите меня! — взвизгнул он и в ярости начал биться головой о стену.

Элиза несколько секунд молча поджимала губы.

— Ну, — сказала она наконец. — Я пошлю тебя на год. А там будет видно.

Но дня за два до его отъезда Люк, который на следующий день уезжал с Гантом в Балтимор, сунул ему в руку отпечатанную на машинке бумагу.

— Что это? — спросил Юджин, глядя на нее с угрюмым подозрением.

— А! Просто небольшой документ, который Хью просит тебя подписать на всякий случай.

Когда его мозг медленно добрался до смысла округлого юридического языка, он понял, что это расписка, которой он подтверждал, что уже получил сумму в пять тысяч долларов на оплату за учение в университете и другие расходы. Он повернул к брату нахмурившееся лицо. Люк поглядел на него и разразился сумасшедшими «уах-уах», тыча его под ребра. Юджин угрюмо усмехнулся и сказал:

— Дай мне ручку.

Он подписал бумагу и отдал ее брату с чувством грустного торжества.

— Уах! Уах! Вот ты и подписал! — сказал Люк с бессмысленным смехом.

— Да, — сказал Юджин, — и ты считаешь меня дураком. Но я предпочитаю покончить с этим теперь же. Это расписка в моем освобождении.

Он подумал о глубоко серьезном лисьем лице Хью Бартона. Тут его не ждала победа, и он это знал. «В конце концов, — подумал он, — у меня в кармане билет и деньги, дающие мне освобождение. Я покончил со всем этим чисто. Счастливый конец, как ни посмотри».

Когда Элиза узнала о том, что произошло, она возмутилась.

— Как же так! — сказала она. — У них нет на это права. Мальчик еще несовершеннолетний. Ваш папа всегда говорил, что намерен дать ему образование.

Потом, после паузы, она добавила с сомнением:

— Ну, мы еще посмотрим. Я обещала послать его туда на год.

В темноте возле дома Юджин схватился за горло. Он плакал обо всех прекрасных людях, которые не вернутся.

Элиза стояла на крыльце, сложив на животе руки. Юджин вышел из дома и направился в город. Это было за день до его отъезда, спускались сумерки, горы цвели в странной лиловой дымке. Элиза глядела ему вслед.

— Подтянись, милый! — крикнула она. — Подтянись! Расправь плечи!

Он знал, что в сумерках она улыбается ему дрожащей улыбкой, поджимая губы. Она расслышала его раздраженное бормотание.

— Ну да, — сказала она, энергично кивая. — Я бы им показала. Я бы себя так держала, чтобы было видно, что я не кто-нибудь. Сын, — добавила она уже серьезнее, внезапно оставив дрожащее поддразнивание, — меня беспокоит, что ты так ходишь. У тебя наверняка начнется чахотка, если ты будешь так сутулиться. Что ни говори, а ваш папа всегда держался прямо. Конечно, теперь он уж не такой прямой, но, как говорится (она улыбнулась дрожащей улыбкой), все мы к старости съеживаемся. А в молодые годы он был прямее всех в городе.

И тут между ними вновь наступило молчание. Он угрюмо повернулся к ней, пока она говорила. Она нерешительно остановилась и прищурилась на него, наклонив белое лицо с поджатыми губами — за пустяковым сплетением ее слов он услышал горькую песнь ее жизни.