Читать книгу "Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич"

– А Шевченко?

– Видимо, и он. Но у него спросить нельзя. Раньше не до этого было, а теперь не получится.

– А Тарас?

– Какой еще Тарас? – удивился Старовольский.

– Который тоже Шевченко.

Старовольский беззвучно рассмеялся.

– Що до Тараса, то вин безусловно относится к первой категории. Может быть, сначала он тоже был русским, но потом ему надоело.

– Почему? – не понял я в который раз.

– Потому что быть русским порой бывает не очень легко.

– Почему? – спросил я снова.

На этот раз Старовольский ответил быстро и не задумываясь:

– Потому что Россия очень трудная страна. Французом быть куда приятнее. Солнце, вино, код Наполеон. Правда, французам ради этого пришлось несколько столетий потрудиться. Четыре с половиной революции меньше чем за девяносто лет.

Что такое «код Наполеон» и над чем там трудились французы, я спрашивать не стал. Мне интересен был Тарас Шевченко.

– Но он же не стал французом.

Поверху медленно проехали мотоциклы. Отчетливее стали звуки отдаленной перестрелки. Настолько отдаленной, что без привычки не разберешь, то ли это стрельба, то ли какой-нибудь стук. «В лесу раздавался топор дровосека…»

Старовольский тоже послушал, после чего продолжил:

– Не стал, но, возможно, решил, что если перестанет быть русским, то станет не хуже француза. Такое случается и в некоторых обстоятельствах принимает массовый характер. Когда люди начинают кричать: «Я не русский, я хороший…» К слову, немцем после этой войны тоже быть будет непросто. Но они, я думаю, не сломаются и не начнут прыгать в сторону и орать: «Я не немец!» Разве что отдельные австрийцы. Хотя тоже не факт. Все-таки уровень культуры иной.

– По-вашему выходит, что украинцы это русские?

– Ну да. Или просто русские, как я, или бывшие русские.

– Короче, все вокруг русские. А Меликян? Он-то точно нерусский.

Теперь меня не понял младший лейтенант.

– А зачем Меликяну быть русским? Он армянин, у него своя родина. Древняя культура. Он ничего не потеряет, если русским не будет.

– А украинцы потеряют много?

– «Много» не то слово, – сказал Старовольский решительно. – При переделке в украинцев население Южной России теряет практически всё. Так много, что потом придется крепко думать, как бы вернуть себе то, от чего когда-то сами отказались. Понимаешь?

– Не очень.

– Это и на самом деле очень сложные вещи. Будет время, объясню. Только будет ли оно, время. Разве что после победы, если удастся дожить. Я, кстати, уверен, что, когда мы победим, очень многое изменится. В том числе и терминология. Название страны, городов. Мы снова будем Россией. Днепропетровск станет Екатеринославом, Кировоград – Елисаветградом, Куйбышев – Самарой, Краснодар – Екатеринодаром. Исчезнут все эти…

Он запнулся, но я понял и так – передо мной монархист. Пережиток. Бывший, хотя и совсем молодой.

– У нас будет когда-нибудь такая страна, о которой учителя из бывших политкаторжан даже додуматься не могли. Французы обзавидуются.

И он улыбнулся опять. Грустно-грустно, словно бы и сам не верил в это.

Молчать не хотелось. Я продолжил разговор.

– Разве можно вот так взять человека и переделать? Был русским, стал нерусским?

– Конечно, можно. Вот ты советский человек?

– Ну да.

– Представитель, так сказать, советского народа?

Мне не понравилось «так сказать», однако я кивнул вторично.

– И родился ты… В каком году?

Я назвал ему свой год рождения. Не самый худший, тысяча девятьсот двадцать третий, шестой по счету год новой эры в истории человечества. Старовольского такой ответ устроил.

– Значит, ты всегда был советским. А твой отец – советский человек?

Я почти обиделся. Какой еще, спрашивается? Но подвох уже почуял. Не дурак, считать умею.

– А он когда родился? – безжалостно довел лейтенант до конца свою мысль. – И что, он тоже на протяжении всей жизни был советским?

Я промолчал. Нечего было спорить. Киевлянин прижал меня к стенке.

– А ведь такие слова, как «советский человек», «советский народ», звучат куда более странно, чем «украинский». И ведь ничего, привыкли. Как там в песенке поется: «Если вас ударят в глаз, вы невольно вскрикнете…»

Тут я совсем разозлился. Не стал смотреть, что он командир, спросил его прямо:

– Что же в «советском народе» такого странного?

Старовольский ухмыльнулся.

– А почему он советский-то?

– Потому что у нас советская страна, Советский Союз.

– А почему она советская?

– Потому что советский строй.

– А что такое советский строй?

– Ну, это наш строй.

– Но почему он советский? – насел на меня Старовольский. – Ты парень умный, десять классов кончил. Значит, должен понимать, что прилагательное «советский» изначально является не качественным, а относительным. А если оно относительное, то должно быть образовано от какого-то существительного. От какого?

– Совет, – пожал я плечами, честно говоря не особенно помня, чем качественные прилагательные отличаются от относительных. – Потому и власть у нас советская.

– А что такое «совет» в нашем случае?

Мне захотелось фыркнуть. Конечно же, «в нашем случае». В вашем, а не в нашем, товарищ младший лейтенант, разные у нас случаи, и нечего меня к себе притягивать. Сжав зубы, я ответил:

– Орган государственной власти. У нас везде советы, товарищ младший лейтенант, если вы не в курсе. Райсоветы, горсоветы, облсоветы, и высший орган у нас Верховный Совет.

Но лейтенанту было хоть бы хны, он словно бы и не заметил моего нахальства.

– А в других странах есть органы государственной власти?

Я вконец на него обиделся, но виду не подал, а он сидел и улыбался, словно бы рад был поучить меня, дурака, словно бы не под Севастополем мы были среди немцев и румын, а на экзамене в каком-то институте. Словно бы город был наш, словно не немцы его взяли, а мы освободили. Не знал бы я, кто он такой и что он тоже воевал вместе с нами, то подумал бы…

– Есть, – процедил я.

– Например?

– Во Франции – парламент. В Англии тоже.

– А в Америке – конгресс. А в Германии рейхстаг. А в Польше был сейм. Стало быть, во Франции и Соединенном Королевстве Великобритании и Ирландии обитает «парламентский народ», в Американских Штатах – «конгрессовский», в Польше – «сеймовский», а в Германии – «рейхстаговский». Хотя нет, теперь у них фюрер за главного, так что и народ должен быть «фюрерским». Чушь?