Читать книгу "Странная жизнь одинокого почтальона - Дени Терио"

Просыпаясь после таких снов, он уже ни в чем не был уверен и тут же отправлялся совершать новый виток по замкнутому кругу своей тревоги. В такие минуты почтальон спрашивал себя, не стоит ли ему, вместо того чтобы пассивно ждать, предпринять превентивные меры. Может, написать Сеголен, все ей рассказать, сообщить о гибели Гранпре, признаться, что сам он лишь жалкий самозванец и, таким образом, хотя бы облегчить свою совесть? Но тут же одумывался и убеждал себя, что это невозможно, что так он предал бы самого себя и поставил бы крест на бесценной переписке, которая сейчас, больше чем когда-либо, представляла собой весь смысл его земного существования.

Теперь Билодо, будто маятник, качавшийся от надежды к безропотной покорности судьбе и обратно, мог со всей уверенностью заявить, что в мире нет ничего горше ожидания, помноженного на неопределенность.

* * *

Наконец пришел ответ от Сеголен. Билодо выбежал из кабинки для сортировки почты и забаррикадировался в туалете. Приготовился узнать цену своей дерзости, затаил дыхание и развернул лист. Стихотворение из пяти строк. Она ответила ему танкой:

Жаркая ночь Влажная кожа простыней Обжигает мне губы Я ищу вас я блуждаю Я распустившийся цветок

Билодо моргнул, полагая, что ему привиделось, но нет — ошибки не было. Слова никуда не делись, стихи остались стихами, а танка — танкой.

Он думал, что получит письмо, переполненное горькими упреками, может быть, хайку из тех, которыми они обыкновенно обменивались, в лучшем случае романтическую танку, наподобие его собственной, но такого пылкого стихотворения, насквозь пропитанного чувственностью, явно не ждал. Что это с ним? В паху стало горячо, и Билодо почувствовал, что его мужское достоинство пришло в состояние полной боевой готовности, и это поразительное проявление человеческой физиологии окончательно его добило. Никогда еще письма Сеголен не вызывали у него подобной реакции. Нет, он возбуждался от мыслей о ней далеко не в первый раз, как раз наоборот, когда он думал о ней, это случалось сплошь и рядом. Но вот так, среди бела дня, не имея удобной возможности списать все на капризы подсознания? Наверняка всему виной необычное содержание танки и тот эротизм, которым она была пропитана. Интересно, Сеголен предвидела то воздействие, которое окажет ее стихотворение? Что это, случайность или преднамеренный шаг? Как Билодо, по ее мнению, должен к этому отнестись? И что теперь написать ей в ответ?

* * *

В эту ночь ему приснилась змея. Она ползла среди зарослей папоротника, скользя украдкой среди гладких темно-коричневых корней увитого лианами дерева. Только это было не дерево, а тело Сеголен, которая задремала, положив рядом флейту. Тихо, чтобы не потревожить и не разбудить ее, змея ползла по шее, обвивалась вокруг членов, скользила в ложбинке между грудей, спускалась к животу, шевелила в воздухе раздвоенным языком, затем спускалась ниже, к кустистому треугольничку между бедер… Поглощенный этими видениями, в которых неизменно присутствовала рептилия, Билодо проснулся, охваченный небывалым возбуждением, хотя оно со вчерашнего дня практически стало для него нормальным состоянием: эрекция повелительно и настойчиво давала о себе знать и прекращалась лишь тогда, когда его мысли переключались с танки Сеголен на что-то другое. Перечитывая ее, Билодо без конца спрашивал себя, все ли понял правильно и не является ли эротический подтекст, приписываемый им стихотворению, плодом его собственного воображения. Пока в конечном счете не пришел к выводу, что все же нет. В танке присутствовала ярко выраженная сексуальная составляющая, и деваться от этого было некуда. Независимо от того, написала ее Сеголен по простоте душевной или же с умыслом, адекватный ответ на это у него был только один:

Вы не просто цветок Вы целый сад Ваши ароматы сводят меня с ума Я проникаю в ваш венчик И собираю мед

Восемнадцать

Как океан лижет берег И обнимает его прибоем Так наши уста нежно соприкасаются Потом разбегаются и наконец Сливаются в поцелуе

Пасхальное шоколадное яйцо в лентах Ваше нагое плечо С соскользнувшей бретелькой Я нежный людоед Съем его целиком

Мой нежный людоед Если меня есть То уж без остатка Иначе вы сами в конце концов Будете хрустеть у меня на зубах

Я стану безумным ветром В ваших волосах И буду восторгаться вашим запахом А потом заберусь под юбку И буду щекотать кожу

Пальцы на ногах Наэлектризованы Их сводит от неги А из-за пальцев на руках Я слишком часто думаю о вас

* * *

Это было какое-то нежное опьянение, сладострастная лихорадка, заставлявшая жить с двойной силой, бурный поток, противиться которому не было никакого желания, можно было лишь отдаться на его волю, а Билодо ничего другого и не желал. Он думал только о том, чтобы все развивать и развивать этот чувственный опыт, этот дерзкий поэтико-анатомический слог, чтобы дойти до конца в охватившем его головокружении. Искания поглотили его без остатка. Он почти не выходил на улицу и даже очарование мая, месяца, который он любил больше всех остальных, не оставило в его душе ни малейшего отклика. В «Маделино» он больше не ходил; Таня могла решить, что он специально ее опозорил, мысль об этом причиняла ему боль, и он не осмеливался являться ей на глаза. В довершение всего Билодо ушел с работы. Не в состоянии вынести позора, которым его заклеймили на почте, он написал заявление об уходе и получил расчет без шестимесячного выходного пособия. Теперь, когда у него появилась масса свободного времени, он полностью посвятил себя Сеголен.

Ваша шея на горизонте Как дюна с атласными склонами Как я хочу напиться из нее меда И утолить жажду Как влюбленный вампир

Я заблудилась в знойной пустыне Мои уста униженно просят пить Наконец вдали я вижу оазис И погружаю в него кончик языка Это ваш пупок

Стройные веретена ваших ног Ласкает лунный свет Чтобы слепить их Скульптор взял Самое лучшее красное дерево

Ваши руки поднимают меня Берут меня лепят Разжигают внутри пожар Делают со мной что угодно Я в этих руках лишь игрушка

Под покровом вашего платья На перекрестке ваших ног Прячется река Сокровенная Амазонка Так позвольте мне проплыть по ней

Ткань вашей кожи Скользит по моей Я хотела бы сшить их Чтобы они повсюду Слились в одно целое

* * *