Читать книгу "Русанов - Владислав Корякин"

Могу только добавить, что приведенные Русановым детали местности вполне годятся в качестве дешифровочных признаков при полевых работах с аэроснимком, с чего начинаются любые изыскания в наше время, хотя сам будущий исследователь, разумеется, не мог и предполагать возможностей наших дистанционных методов. Тем самым вырисовывается некая весьма реальная связь времен, как будет показано ниже, весьма не случайная для героя книги. Даже заштампованный вывод русановского отчета украсил бы любую региональную диссертацию: «Я ни на минуту не сомневаюсь, что рыбные, лесные, каменноугольные, нефтяные и рудные богатства края с лихвой окупят все затраты, которые понадобится сделать при разностороннем изучении Печорского бассейна» (1945, с. 316).

Несколько лет спустя в своей неопубликованной работе «Зыряне» Русанов написал, что полевой сезон 1903 года «я посвятил Печоре — этой великой реке Севера, полной своеобразной, дикой, девственной красоты. Мне пришлось проплыть по ней две тысячи верст (а не пятьсот, как он собирался первоначально. — В. К.) от стремнин и порогов ее лесистых верховьев до устья, где необъятная ширь реки почти незаметно смешивается с волнами Ледовитого океана» (1945, с. 329), не указывая нигде, с какой целью было предпринято это плавание и какими транспортными средствами он воспользовался. От этого вояжа сохранилась в изложении Русанова зарисовка пейзажа Урала, как он выглядит из района, по-видимому, Усть-Щугора: «При ярких и ласковых лучах летнего солнца развертывается дивная, чарующая нежностью красок и тонкостью линий картина. За Печорой, за бесконечным, морем лесов, на самом горизонте поднимаются нежные, мягкие силуэты Уральских гор, а впереди гордо высится остроконечный пик Сабли — высочайшей вершины Северного Урала. Голубоватая дымка слегка прикрывает горы и делает их почти такими же прозрачными и легкими, как и те облака, которые время от времени задевают за их вершины. Вечный снег тонкими серебряными нитями украшает крутые, обрывистые стремнины гор» (1945, с. 359) и т. д.

Чем только не занимался герой настоящей книги за время двухлетнего пребывания на Печоре: статистикой, гидротехническими изысканиями, этнографо-социологическими исследованиями… Несомненно, при всем разнообразии интересов будущего исследователя, проявившихся в этих первых самостоятельных экспедициях, все отмеченное — прежде всего поиски самого себя и своих интересов на будущее. С учетом его будущей специальности важно отметить повышенное внимание, которое он уделял уже в ту пору признакам полезных ископаемых, фиксируя, например, «груды железного колчедана, которые на каждом шагу встречались мне, те изъеденные, причудливые скалы волокнистого белого асбеста, идущие на изготовление огнеупорных предметов, те, черные, пропитанные асфальтом сланцы с резким характерным нефтяным запахом в изломе, когда я разбивал их своим геологическим молотком, та нефть, которая стекает в реку Ухту маленькими черными пахучими ручейками… — все это вместе взятое и многое другое с убедительностью, что изыскание и разработка несомненно разнообразных и крупных богатств, разбросанных вдоль Северного Урала, — благодарное дело ближайшего будущего» (1945, с. 350). Если бы так оправдывалась хотя бы половина подобных прогнозов! Еще раз остается удивляться — откуда он получил свои геологические познания в период печорских походов? Ответа нет, как и на многие другие вопросы в его биографии.

Особо остановимся на его этнографо-социологической работе «Зыряне», опубликованной лишь в 1945 году, поскольку она достаточно отражает систему общественных взглядов Русанова. В своих попытках представить Русанова несгибаемым и последовательным революционером составители издания 1945 года были вынуждены отметить, что «сообщаемые Русановым сведения представляют большой интерес для историков и этнологов, тем более что автор пытался осмыслить свои наблюдения с материалистических позиций.

Однако в этой работе, больше чем в какой-либо другой, сказалось влияние на мировоззрение Русанова народовольческих и анархических идей, которые имели достаточно широкое распространение среди современной Русанову мелкобуржуазной интеллигенции. В частности, автор, по-видимому, разделял взгляды Кропоткина… В силу этого Русанов рассматривает первобытно-общинную организацию производства, называемую им несколько старомодно “коммунистической организацией”, не как порождение низкого уровня производительных сил, а как следствие стадных альтруистических чувств… Утверждения о социально преобразующей роли артелей при капитализме являлись либо наивной фантазией, либо сознательным обманом. К сожалению, Русанов в известной мере оказался в плену таких теорий» (1945, с. 368). Его редакторы и критики обнаружили немало и других прегрешений как этнографического характера, так и философского, обрушившись, например, на его обращение к «чувству социальной нравственности», противопоставив диалектико-материалистическую концепцию происхождения человека по Энгельсу и т. д. Определенно, судя по приведенным оценкам с позиций коммунистической идеологии, Русанов не выглядит «железным» революционером. Точнее, жизнь заставила его обратиться к каким-то другим ценностям помимо социально-революционных, о чем пойдет речь ниже.

Не станем фантазировать на деталях его возвращения морем из устья Печоры в Архангельск, о чем не сохранилось каких-либо сведений, помимо самого факта такого плавания. Оттуда он проследовал в Вологду, где его ждало горькое известие о смерти сына от дизентерии.

Пока он скитался по водоразделу Печоры и Камы, очередной полицейский чин, заполняя анкету ссыльного Русанова в связи с окончанием срока ссылки, на минуту задумался, пытаясь припомнить что-либо, достойное внимания высокого начальства, и за неимением оного, дойдя до графы «Сведения, полученные наблюдением за отчетный период», решительно вписал, отчаянно скрипя непослушным пером: водит знакомство с поднадзорными.

Мол, и мы при деле…

А тем временем в Петербурге другой чин департамента полиции знакомился с последней почтой из Вологды, среди поступлений которой было и такое сообщение: «Состоящий под негласным надзором полиции орловский мещанин Владимир Александров Русанов 29 минувшего сентября выбыл из г. Вологды в г. Орел, откуда, по имеющимся у нас сведениям, намерен ехать за границу с выданным ему вологодским губернатором заграничным паспортом…сроком на полгода…» (1945, с. 424). Однако Россию он увидел только четыре года спустя.

Глава 4. Веселый город Париж. Преодоление

О где ты, где ты, где ты, мечта моя — Париж!

Песенка из старого голливудского фильма

Представьте себе иностранца, выброшенного сегодняшним утренним поездом в Париж, человека одинокого, не имеющего здесь ни знакомств, ни связей.

М. Е. Салтыков-Щедрин

Несомненно, переход от российской ссылочной глухомани в центр мировой интеллектуальной и духовной жизни — серьезное испытание для россиянина рубежа XIX–XX веков. Внешне эта встреча с одним из важнейших центров мировой цивилизации по описанию одного из свидетелей того времени выглядела так:

«Я вышел из Северного вокзала на грязную шумную площадь. Меня удивил ветер — в нем чувствовалось дыхание моря; мне стало весело и тревожно… Я знал, что русские эмигранты живут неподалеку от Латинского квартала, и спросил полицейского, как мне туда добраться. Он мне показал на омнибус; в Париже оказалась наша конка, только без рельсов и двухэтажная…Мы пересекли Большие бульвары… На Бульварах было множество палаток; в одних продавали всяческую дребедень, в других были огромные, непонятные мне игры — рулетки.