Читать книгу "Каллиграф - Эдвард Докс"

Его жена Энн была дочерью богатого землевладельца из Суррея. Донн встретил ее, когда служил секретарем Лорда-Хранителя.[31] К несчастью, у Донна не было ни состояния, ни положения в обществе, которые бы позволяли ему претендовать на брак с этой девушкой. Хуже того, вскоре он обнаружил, что катастрофически просчитался, когда позднее написал письмо тестю, в котором признался во всем. Вместо прощения его ждали бесчестье и потеря должности. Его даже на короткий срок посадили в тюрьму. Соответственно, все его надежды на карьеру рухнули. Следующие двенадцать лет он провел, с трудом зарабатывая на жизнь на задворках общества, в котором он блистал в молодости. Одной из главных причин посвящения в сан и перехода в лоно англиканской церкви в 1615 году стала полная невозможность найти другую достойную работу. И почти сразу после посвящения король Яков I назначил его королевским капелланом.

И тут самое время поговорить о религии. Донн был воспитан в хорошо известной благочестивой католической семье в то время, когда быть католиком означало подвергаться смертельной опасности – вплоть до публичной казни через четвертование, повешение и так далее. По матери он был родственником Томаса Мора; его дядя стал главой тайной иезуитской миссии в Англии и был схвачен при попытке бежать из страны во время шторма и отправлен в Тауэр; младший брат был арестован за то, что приютил у себя католического священника, и умер в тюрьме, когда самому Донну был 21 год. Доставшиеся ему по наследству традиции мученичества и верности ультрамонтанам – сторонникам абсолютной власти Римского Папы – определяли основу его жизни; он все время вынужден был отдавать себе полный отчет в том, что означает принадлежность к католицизму.

Несмотря на всю важность этих событий и обстоятельств жизни поэта, я должен честно признать, что Джон Донн стал мне намного симпатичнее, когда я узнал другие подробности его биографии. Читая разные документы, я натолкнулся на полученное из первых рук описание человека двадцати с небольшим лет, оставленное сэром Ричардом Бейкером. В нем рассказывается о том, как «покинув Оксфорд, [Донн] жил в районе, где располагались лондонские юридические фирмы, не распущенно, но очень чисто; великий дамский угодник, великий игрок, великий сочинитель причудливых стихов». Вполне естественно, что эта характеристика озадачивает и привлекает: портрет записного волокиты, который был «не распущенным, но очень чистым». «Вот это мужчина», – подумал я.

Стихотворение «Неразборчивый» стало не только отправным пунктом моего странствия по миру Джона Донна, не только первым его сочинением, коснувшимся меня лично, но еще и сложной технической проблемой. В работе над стихотворениями «Восход солнца» и «Разбитое сердце» я использовал ту схему расположения текста, которую уже применял ранее, переписывая сонет Шекспира. С удовольствием упомяну, что эта схема восходила к рукописи моего любимого каллиграфа и образца для подражания Жана Фламеля, секретаря герцога Беррийского, жившего в начале XV века. Однако теперь, с третьим стихотворением Донна, у меня возникли проблемы.

Почерк «бастарда», популярный во Франции и Англии в XV–XVI веках, и названный так, поскольку в нем соединились черты нескольких стилей и приемов письма, Сол, Уэсли и я сам признали подходящим для текстов Донна. Это один из самых гибких стилей; в нем существуют множество правил относительно точных интервалов и пропорций букв, а также и вариантов их начертания. Хороший каллиграф должен знать эти правила, затем пренебрегать ими, а потом толково и оригинально интерпретировать. Но даже подобная свободная интерпретация оказывается непригодной, когда сталкиваешься с беззаконным миром поэзии. Оставим в покое проклятый вопрос формального построения стиха; забудем о возможном беспорядке, возникающем при написании особых деталей (курсив или подчеркивание? соотношение строк? лигатура? засечки и волосяные линии?); давайте вместо этого рассмотрим более широкую проблему размещения текста на странице. Например, как можно рассчитать ширину полей, интервалов между словами и буквами, если все строки имеют разную длину? Серьезные поэты имели серьезные основания, чтобы писать именно так, и каллиграф не вправе вторгаться в это построение и разрывать поэтические строки. Но зачастую эстетическое впечатление от такого рода нерегулярности – даже при самом замечательном почерке – это ощущение сумятицы и отсутствия гармонии, умаляющее значение самих слов. Так что графическая структура поэтического произведения сама по себе является проблемой. Однако если речь идет о собрании рукописей, дело становится еще сложнее, поскольку в одной строке два слова, а в другой – тринадцать, и все их надо написать одним и тем же почерком, в одних пропорциях. Подумайте только: в «Песнях и сонетах» Донна использовано сорок шесть различных стихотворных форм, и лишь две из них встречаются более чем один раз.

Проще говоря, моя проблема с «Неразборчивым» состояла в следующем: некоторые его строки были дьявольски длинными и не помещались на этой чертовой странице.

Все начинается с первой строфы:

Люблю златокудрых, блондинок, шатенок, брюнеток. Застенчивых барышень и хладнокровных кокеток, И чопорных леди, и их шаловливых служанок, И сельских простушек, и томных пустых горожанок. И ту, что под шляпой глаза свои тонкие прячет, И ту, что как пробка суха, и вовек не заплачет, Крикливых и робких, бесхитростных и лицемерных — И эту, и ту, и другую, не нужно лишь верных!

Несмотря на все технические сложности, вы легко поймете, почему «Неразборчивый» стал одним из моих первых фаворитов. Мне нравится исчерпывающий перечень вводной строфы. Вы сразу чувствуете, как хорошо повествователь знаком с материалом, когда он пишет «тонкие глаза», «как пробка суха»: казалось, мне всегда были знакомы эти сравнения.

Конечно, повествователь не может быть полностью приравнен к самому Донну: отчасти это стихотворение является упражнением в портретных набросках по мотивам «Любовных элегий» Овидия. Но, между нами, я не вполне уверен, что это лишь отстраненная зарисовка. Хотя Донн старательно разыгрывал роль скучающего придворного, я убежден, что заключительные строки выражают его собственные чувства:

Ограбь, но не держи и дай уйти, Я странствовал через тебя, и мне ль Стать лишь твоим, поскольку ты верна?[32]

Это не бравада и не показуха. Слова «странствовал через тебя» на первый взгляд кажутся случайно подобранными, вехой на пути к большому глаголу: «Стать», но в них есть горький и туманный смысл. Кроме того, английское travel – «путешествие, странствие» может ассоциироваться с французским travail – «работа», и, конечно, какое бы слово ни появлялось на странице, значение омофона будет связано со звуками, отдающимися эхом в разуме читателя (слушателя) – именно к этому и стремился Донн. Кроме того, здесь есть и насмешливое негодование по поводу того, каким проклятием может стать женская верность. Но третья строфа нравится мне больше всего.