Читать книгу "Елизавета Петровна - Николай Павленко"

Этими чертами дочь коренным образом отличалась от своего родителя. Петр считал себя слугой государства и свои поступки соразмерял с интересами государства, за исключением тех случаев, когда темперамент брал верх над рационалистическим подходом к делу.

Худ. Никитин Иван Никитич Портрет Петра I. Пер. пол. 1720-х гг.

Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Господство чувства над рассудком проявилось у императрицы в первые же дни ее царствования, когда решалась судьба свергнутой Брауншвейгской фамилии. Сердобольная императрица, решая судьбу годовалого императора, его сестры, матери и отца, едва не совершила губительного для своих интересов поступка — на третий день после переворота, 28 ноября, был опубликован манифест, определявший будущее Брауншвейгской фамилии. В нем было сказано: «Из особливой нашей природной к ним императорской милости, не хотя никаких им причинить огорчений с надлежащею им честию и с достойным удовольствием, предав все их к нам разные предосудительные поступки крайнему забвению, всех их в их отечество всемилостивейше отправить повелели».

Намерение императрицы отправить на родину свергнутую семью подтверждает и близкий к императрице французский посол маркиз Шетарди: «Отъезд принца и принцессы Брауншвейгской с детьми решен, и, чтобы заплатить добром за зло, им выдадут деньги на путевые издержки и будут с ними обходиться с почетом, должным их званию». Более того, Шетарди извещал министерство, что «царица также предположила назначить им более или менее значительное ежегодное денежное пособие». Елизавета Петровна даже обратилась к Анне Леопольдовне с вопросом, не хочет ли она перед отъездом выразить какое-либо желание. Та выразила единственную просьбу — не разлучать ее с фрейлиной Менгден, на что получила согласие.

Подготовка к отъезду свергнутого семейства не откладывалась в долгий ящик — торжествовавшая победу Елизавета Петровна справедливо считала главной задачей скорейшее выдворение его из столицы, чтобы тем самым лишить возможности авантюрного склада лиц восстановить его в правах. С точки зрения устранения сиюминутной опасности решение удалить императора из столицы было абсолютно правильным, но столь же рискованным и ошибочным было намерение отправить свергнутую фамилию на родину. Император, находясь вне России, мог в любое время стать орудием какого-нибудь авантюриста, либо разменной монетой враждебного России государства, либо средством давления на внешнюю политику России.

Дальнейший ход событий дает основание полагать, что Елизавета Петровна оказалась не столь беспечной и наивной, как могло показаться при чтении манифеста.

Сопровождать правительницу от Петербурга до столицы Курляндии — Митавы было велено генерал-поручику Василию Федоровичу Салтыкову, возглавившему отряд в сто солдат. Как и всегда в подобных случаях, Салтыков был снабжен инструкцией, подписанной в день обнародования манифеста — 28 ноября 1741 года. Она предусматривала маршрут движения кортежа: Петербург — Нарва — Дерпт — Рига. Конечный пункт назначения Митава в то время входила в состав Польши. Инструкция предлагала выезжавшим из России их светлостям оказывать «должное почтение, решпект и учтивость», с тем чтобы им не дать «ни малейшей причины в чем-либо к жалобе». Инструкция обязывала Салтыкова заботиться о комфорте путешественников, об обеспечении их разнообразным продовольствием, жильем, чтобы они до границы не испытывали никаких неудобств. На путевые расходы ассигновалась крупная по тем временем сумма — шесть тысяч рублей.

В течение суток, истекших со времени подписания манифеста и инструкции, в сознании Елизаветы Петровны произошли изменения, ужесточившие надзор за путешествующей фамилией: в манифесте и инструкции 28 ноября императрица предстает милосердным человеком, великодушно прощавшим притеснения, чинимые ей Брауншвейгской фамилией в месяцы, когда Анна Леопольдовна была правительницей. 29 ноября Елизавета подписала так называемую «секретную» инструкцию, значительно ограничивавшую свободу подневольных путешественников: Салтыкову предписывалось строго следить за тем, чтобы конвоируемые пребывали в полной изоляции, чтобы они ни с кем не общались, особенно бдительно надлежало следить за возможными «подсылками» из Петербурга. Присмотр надо было осуществлять с возможной деликатностью, скрытно, «искусным образом», чтобы у принцессы и принца не вызвать подозрений и недовольства.

Секретный надзор за путешественниками поручалось вести офицерам, специально приставленным к каретам, в которых ехали члены семьи и их прислуга. В отличие от инструкции 28 ноября, предусматривавшей проезд кортежа через крупные города и использование для ночлега дворцов, секретная инструкция предписывала объезжать города, двигаться по глухим дорогам и «беспременным образом изыскивать приличные претексты» (причины. — Н. П.) при объяснении изменений маршрута; если проезд через города неизбежен, то его следовало совершать в ночные часы.

Едва просохли чернила на подписи Елизаветы под «секретной» инструкцией, как в тот же день была подписана новая, на этот раз «секретнейшая» инструкция, которая перечеркивала содержание двух предшествующих. Если первые две требовали «поспешности» в езде, то «секретнейшая» предлагала совершать продолжительные остановки — «путь продолжать как возможно тише»; в Нарве, например, под предлогом невозможности обеспечить кортеж лошадьми надлежало сделать остановку на восемь — десять дней. Но главное отличие «секретнейшей» инструкции состояло в изменении конечного пункта путешествия — вместо доставки семейства в заграничную Митаву его следовало оставить в Риге, то есть в пределах России.

До сих пор в точности не выяснено, как случилось, что императрица в течение двух суток подписала три исключавшие друг друга инструкции. Нам представляется наиболее вероятным следующее объяснение поступков императрицы: манифест и инструкция 28 ноября явились плодом искреннего порыва великодушия и милосердия Елизаветы Петровны, проявленных ею без консультации с более опытными советниками, без учета того, какие беды могло принести для нее и для страны пребывание свергнутого императора за пределами России. «Секретная» и «секретнейшая» инструкции — результат стороннего влияния на императрицу, причем это влияние в полной мере проявилось не сразу, а нарастало постепенно, пока не вылилось в окончательное решение оставить пленников в России.

Подобный ход событий подтверждает и донесение саксонского посланника Пецольда в Дрезден: «Если при восшествии на престол императрицы Елизаветы обещано было в манифесте свободно отпустить из России принцессу Анну, то это произошло единственно от того, что сказалось не довольно основательное обсуждение этого предмета. Теперь же, конечно, никто, желающий царице добра, не посоветует ей этого, да и никогда тому не бывать, пока он, Лесток, жив и что-нибудь значит. Россия есть Россия, а так как не в первый раз случается на свете, что публично объявленное не исполняется потом, то императрице будет решительно все равно, что подумает об этом публика».

Отметим, если бы у Елизаветы изначально не было намерения отправить поверженное семейство «во отечество», то маршрут движения кортежа пролегал бы не к западным границам, а во внутренние губернии России или в Сибирь, Пецольд, как видим, назвал и советника, по настоянию которого узники были оставлены в России, — им оказался лекарь Лесток.