Читать книгу "Прекрасная художница - Мэри Николс"

Прежде мать рассчитывала заполучить хоть какого-нибудь баронета или младшего отпрыска незначительной аристократической фамилии; именно ради этого она заняла денег у своего кузена-баронета и привезла Френсис в Лондон.

И надо же – дочь обратила на себя внимание Маркуса Стенмора, маркиза Риели, который стал бывать повсюду, где бы она ни появлялась, и танцевать с ней на всех балах, на которые ее мать ухитрялась раздобыть приглашение. Это был упоительный сезон, и ничто, никакие дурные предчувствия не могли омрачить его. Френсис купалась в любви Маркуса, ей и в голову не приходило, что они стали предметом пересудов, да если бы и пришло, это вряд ли остановило бы ее. Маркус осыпал ее комплиментами, посылал ей цветы и не упускал момента, чтобы побыть с ней несколько минут наедине, где бы они ни находились. Она жила ожиданием минуты, когда он сделает ей предложение. А раз так, что же плохого, если она поедет с ним на пикник?

Это был чудесный, волшебный день. Было тепло, над головой раскинулось чистое небо, ярко зеленела трава. В корзине, которую, по его приказанию, загрузили в багажное отделение коляски, была масса всяких вкусных вещей; от шампанского у Френсис защекотало в носу, и она рассмеялась. А потом попросила его посидеть спокойно, она его нарисует.

Он вытянулся на траве, подложив руки под голову.

– Я бы мог часами сидеть и смотреть на тебя, только вот… – Он улыбнулся. – Мне захочется протянуть руку и до тебя дотронуться, чтобы убедиться, что это не сон, что ты не ангел или какая-нибудь сказочная фея: я моргну, а она вдруг возьмет и исчезнет.

– Ой, да я не собираюсь никуда исчезать, – со смехом проговорила Френсис. – И никакая я не фея, я из плоти и крови.

– Из чудесной плоти и крови. Все в тебе такое совершенство, что у меня сердце заходится.

– Ты преувеличиваешь! – Она и сама была вне себя от счастья. Человек, которому нет в мире равных, любит ее!

Он с трудом дождался, пока она сделает набросок, потом, не утерпев, выхватил у нее альбом, отбросил в сторону, обхватил ее руками и притянул к себе. Он и раньше несколько раз пытался поцеловать ее, но их прерывали или было слишком людно, так что он успевал только мазнуть губами по щеке или волосам, отчего ее бросало в жар и по спине бежали мурашки. Юная, невинная девушка, она не могла понять, что с ней происходит, знала только, что ей полагается протестовать. И она протестовала, но так робко, что он без труда заставлял ее умолкнуть.

– Я люблю тебя, – говорил он. – А как иначе я докажу это?

На пикнике все было не так. Когда он обхватил ее, она почувствовала, что происходит нечто иное. Он больше не прижимался губами к щеке или волосам, нет, он искал ее губы. И она с готовностью подставила ему их, и поцелуй все длился и длился, а его руки скользили по ее спине, а потом прокрались к грудям.

Она знала, что делает что-то нехорошее, но даже не пыталась остановить его, напротив, прижалась к нему еще теснее и обхватила его руками за шею. Любовь несла их все дальше по пути безрассудства. Маркус начал расстегивать пуговички на лифе ее платья и надавил большим пальцем на сосок… Френсис затаила дыхание, не зная, что за этим последует, но инстинктивное чувство опасности вывело ее из оцепенения.

Она вырвалась, охваченная внезапным страхом и растерянностью.

– Нет, – проговорила она, садясь и пытаясь дрожащими пальцами застегнуть пуговички. – Мы не должны это делать, это неправильно.

– Неправильно? Почему? Разве мы не признались, что любим друг друга? Разве я не говорил тебе столько раз, что не могу жить без тебя?

– Говорил.

– Ведь ты меня тоже любишь, да?

– Люблю.

– Тогда чего ты боишься? Она и сама точно не знала.

– Я думала об этом. Считается, что юноше и девушке лучше не оставаться наедине, и только сейчас я поняла почему.

– Ну и почему же?

– Да потому, что мы можем забыться и позволить себе лишнее, то, что разрешается только после свадьбы.

Он взял ее за руку, лицо у него было серьезным.

– Для меня было бы самым большим счастьем знать, что мы с тобой скоро поженимся, но впереди у нас столько препятствий…

– Препятствий? – переспросила Френсис, чувствуя, как ее пронзает страх. – Ты хочешь сказать, твои родители считают, что я тебе не пара?

– Как они могут что-то считать, если они про тебя вообще не знают? Я еще им не говорил.

– Но ты скажешь?

– Конечно, скажу. Недели через две они приедут в Лондон, тогда и скажу.

– Ну, две недели – это не очень долго, – сказала Френсис.

– Это целая вечность.

– Для меня тоже. – Она наклонилась и поцеловала его в щеку, пытаясь смягчить свой отказ, но он снова притянул ее к себе и стал целовать.

– Милая, любимая Фэнни…

– Нет, не надо, Маркус, ну пожалуйста. – Она вырвалась и потянулась к капору, валявшемуся на траве. – Ты меня пугаешь.

– Пугаю? Ну прости, любимая, я не хотел. Не понимаю, что на меня нашло.

– Так уж и не понимаешь? – Френсис была уже на ногах, на безопасном расстоянии от него, а потому снова пришла в веселое настроение.

Он засмеялся и схватил ее за руку.

– Да понимаю, конечно. Любовь на меня нашла, вот что. Только ты не бойся, я ни за что тебя не обижу.

– Я знаю. – В тот день она верила каждому его слову.

А две недели спустя он разбил ей сердце.

Френсис оторвала взгляд от картины, посмотрела в окно и удивилась, что ничего не видит – слезы застилали ей глаза. Она даже не почувствовала, что плачет. Зрелая женщина, спокойная и уравновешенная, она рыдала как семнадцатилетняя девочка, только что узнавшая о предательстве мужчины. Единственного в ее жизни мужчины.

Торопливо поставив полотно на место, Френсис выдернула из кармана платок, отерла глаза и застыла, озираясь вокруг. Мольберт и холст, краски и эскиз леди Лавинии – все было там, где она их оставила, и выглядело живым укором. Френсис решительно села перед мольбертом и взяла кисть. Но ничего не получалось, она не могла сосредоточиться. Взяв альбом и карандаши, она бросилась к выходу.

На улице она двинулась к Ковент-Гарден. Здесь было людно и шумно. Сновали туда-сюда женщины с корзинами на головах, мужчины несли тюки с товаром или правили огромными тяжеловозами, тащившими нагруженные телеги; и повсюду с криками и бранью крутились десятки детей, некоторые совсем малыши. Почти все были босыми и, казалось, не испытывали от этого никаких неудобств. Одежда их мало чем отличалась от лохмотьев нищего. Иногда проезжала карета, ее пассажиры с презрением поглядывали на толпу.

Френсис пристроилась у задка телеги, в которой, судя по запаху, перевозили кур, и принялась рисовать. Угольный карандаш быстро бегал по бумаге, она не старалась ничего приукрасить: не пририсовывала башмаки к ногам босых детей, не заставляла улыбаться мужчин и не добавляла приятности женским лицам. Она рисовала то, что видела, – бедность и нечистоту.