Читать книгу "Эра зла - Татьяна Устименко"

— Ничего, не надорвешься, — самодовольно усмехнулся Марко, — добудешь людей. Вот сменят нас и можно на передовую попроситься…

— Еще чего, — искренне возмутился проигравший вампир. — Я тебе не дурак, под освященные пули лезть, да и выспаться для начала не мешало бы…

— Это да, дельное предложение, — согласно поддакнул Марко. — Меня когда на тутошнее дежурство назначили, так я надеялся — может, здесь тишь и гладь царят, словно в родном гробу, а здесь эко что творится… — И он раздраженно мотнул патлатой головой, указывая в направлении темного коридора, начинающегося сразу же за столом караульных. Евстасио хмуро кивнул, и в тот же миг, наглядно иллюстрируя жалобы стригоев, со стороны охраняемого ими каземата послышался громкий, сочный, лишь чуть-чуть приглушаемый толстыми стенами мужской голос, напевающий что-то непростительно дерзкое.

— Опять неугомонный ангел завелся на всю катушку! — злобно констатировал первый стригой. — У-у-у, гад светлый, патефон пернатый!

— Выше бери, всем гадам гад! — с энтузиазмом подхватил Марко, высказывая давно наболевшую мысль. — Так бы и прибил мерзавца крылатого, вот этими, своими собственными руками бы прибил! — Он угрожающе сжал кулаки.

— Нельзя! — испуганно шепнул Евстасио, предостерегающе прикладывая к губам толстый кривой палец с могильной грязью под ногтем. — Она запретила даже смотреть в его сторону, — выговаривая многозначительное «она», охранник невольно понизил голос, в котором прорезались подобострастные нотки. — А жаль!

— Еще как жаль! — в унисон поддержал Марко. — Эх…

Пару минут они с отвращением выслушивали заливистые рулады недосягаемого для их клыков певца, увлеченно горланившего шебутные частушки на божественную тему.

— Ба-а-а, — вдруг осенило сметливого Марко, — а если ему кляпом рот заткнуть?

— Пробовали уже, — без особого энтузиазма пояснил Евстасио, — так он же кусается, скотина…

Марко раздраженно передернул плечами, показывая: «А идея-то в целом была не плохая».

Но в это самое время, словно намереваясь доконать своих вымотанных бездельем тюремщиков, к мужскому баритону добавилось громогласное женское контральто, сварливо выкрикивающее набор похабных ругательств.

— Ужас! — Импульсивный Марко, словно укушенный, высоко подпрыгнул на своей табуретке. — Ну хоть бабе-то рот заткнуть пытались?

— Бесполезно, — обреченно махнул рукой Евстасио. — Зараза белобрысая вообще кляп мгновенно перегрызла и съела. Эта паскудная стерва еще покруче любого мужика будет: ростом под два метра и жрет все, что не приколочено!

Молодой стригой Марко, не имевший возможности лично лицезреть охраняемых ими узников, шокировано выкатил глаза и примолк, не находя достойного ответа.

— Вот, — умудренный солидным возрастом Евстасио пошарил в столе и вытащил нечто, при ближайшем рассмотрении оказавшееся парой русских меховых шапок-ушанок, — единственная наша защита от ангельского издевательства. — Он бросил одну шапку в руки Марко, а вторую натянул себе на голову. — Надевай, а то оглохнешь. — По отточенности движений стригоя сразу становилось понятно, что опыта в ношении толстого головного убора ему не занимать. — И создал же человеческий Бог такую дрянь несусветную — ангелов…

Стригои с пониманием переглянулись и синхронно туго затянули под подбородками завязки шапок, как выяснилось, отлично защищающих уши не только от холода, но и от куда более сурового испытания — ангельского пения!

Глава 4

Окрестили в Иордане,

Дали пряники и кнут,

Не завидуйте, граждане,

Скоро, видимо, распнут… —

вдохновенно выводил красивый сочный баритон, эхом отражаясь от каменных стен темницы и порождая разительный диссонанс с заупокойной тишиной сего страшного пустынного подвала. Единственный тоненький, как соломинка, лучик лунного света с трудом пробивался сквозь грязное, забранное железной решеткой стекло и в ужасе замирал. А затем он замертво падал в недра мрачного каземата, где бесследно тонул в слое черной сырой земли, устилающей пол этого приюта скорби и отчаяния, словно расписавшись в собственном бессилии и невозможности хоть немного порадовать несчастных узников, вынужденных проводить свои дни и ночи в столь неприглядном месте. Сама же луна и вовсе не решалась заглядывать в то крохотное оконце, прекрасно понимая, какое удручающее зрелище ожидает ее внизу, в глубине темницы. Туда не долетало веяние свежего ветерка, не запархивали легкокрылые снежинки и не просачивались капли дождя. Этой тюрьмы, расположенной под палаццо Фарнезина, проклятой и человеческим Богом и Темным Отцом стригоев, сторонились все, потому что в подобных подвалах умирают мечты и ломаются судьбы, погибает надежда, выдыхается вера и пересыхают слезы, теряют смысл самые возвышенные слова и жестокие проклятия, обесцениваются любовь, дружба и милосердие. В таких чудовищных темницах останавливается сама жизнь, ибо из этих мест не выходят никогда, в них остаются навечно…

Однако, как ни неправдоподобно прозвучит столь смелое утверждение, сильные духом и неисправимо упрямые по характеру личности способны выживать везде, повсюду, даже в столь убийственном месте. И посему вот уже довольно значительный срок, а точнее, на протяжении нескольких лет, темница палаццо Фарнезина являлась обиталищем трех весьма неординарных персон.

— Поздно ты спохватился, дятел, нас уже распяли, — назидательно проскрипел сварливый женский голос. — Впрочем, я согласна и на кнут, лишь бы пряником угостили…

— Обжора! — беззлобно усмехнулся обозванный дятлом певец, обрывая куплет на середине. — Кто о чем думает, а наша Оливия всегда об одном и том же — о жратве!

— Ангел не может думать на голодный желудок, — убежденно оповестила валькирия, — а на сытый — не хочет!

— А я верю в то, что однажды мы отсюда все-таки выйдем! — оптимистично прожурчал второй женский голосок, нежный и звонкий. — Снова увидим птичек, подманим их на свою ладонь и…

— Сожрем! — оголодало щелкнув зубами, подхватила Оливия.

— Нарвем цветов и их… — продолжила обладательница приятного голоска.

— Тоже сожрем! — предвкушающе чавкнула Оливия.

— Отыщем Селестину и…

— Сож… — привычно начала вечно голодная узница стригойского подвала, но осеклась и возмущенно взвыла во всю мощь своих отнюдь не хилых легких. — Заткнись, Ариэлла! Не поминай всуе столь памятное для всех нас имя! Я даже представить боюсь, что могли сотворить эти поганые кровососы с нашей дорогой худобиной…

Ариэлла жалобно всхлипнула и замолчала. Оливия бессильно рычала, наполняя каземат страшными звуками, казалось вырывающимися не из уст ангелицы, а из пасти дикого хищника, мечтающего добраться до своих мучителей.

— Да ладно тебе скорбеть раньше времени-то, Лив, — умиротворяюще протянул певец, — нашу Селестину так запросто к ногтю не прижмешь!

— Чтоб ты облез, Нат! — взбешенно пожелала валькирия. — Тебе голова для украшения дана или для того, чтобы изредка ею думать? Разве до тебя еще не дошло, что Селестина каким-то образом утратила Божью защиту и именно поэтому попала в лапы к стригоям? А если учесть ее упоминание о любви и какие-то намеки на вервольфа, то получается — все плохо, а мы сейчас находимся, сам видишь где…