Читать книгу "Эдгар Аллан По и Лондонский Монстр - Карен Ли Стрит"

При этих словах я поперхнулся.

– Но откуда вы это узнали? – пролепетал я, когда кашель унялся.

Меня охватила странная смесь чувств, возглавляемых негодованием. Неужели Дюпен читал письма из пакета, полученного мной сегодня? Не он ли сам и прислал их? Я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться и изгнать прочь иррациональные подозрения.

Дюпен достал из кармана лист бумаги и придвинул его ко мне.

– Я нашел это объявление в «Морнинг Пост», просматривая коллекцию газет Берни в Британском музее, и взял на себя смелость сделать копию.

Я развернул лист и увидел мелкий четкий почерк Дюпена.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

Мисс Элизабет Смит, шестнадцатилетняя дочь Уильяма Смита, в субботу семнадцатого апреля 1784 года сбежала из дома своего отца в Мэйфере с мистером Генри Арнольдом, двадцати трех лет, направившись в Гретна-Грин. Подробности таковы: семья Смитов планировала вечер развлечений в Воксхолл-гарденс, но мисс Смит внезапно сделалось дурно, и она осталась дома с прислуживающей ей горничной. Однако нездоровье мисс Смит оказалось хитрой уловкой, так как они с горничной незаметно выбрались из дома и были встречены мистером Арнольдом. Почтовая карета умчала их в ночь, и до утра ее исчезновение не было обнаружено. Мистер Смит весьма рассержен побегом своей дочери. Он был против свадьбы, так как мистер Арнольд, в прошлом – лакей, в настоящее время «служит при театре». Мистер Смит же нашел это занятие неподобающим для мужа своей дочери. Он запретил мисс Смит любые контакты с мистером Арнольдом, но упрямая и импульсивная юная леди продолжала встречаться с ним втайне. Вместе они задумали ослушаться отца и бежать в Гретна-Грин. Говорят, что мистер Смит весьма уязвлен поступком дочери и навряд ли признает этот необдуманный брак.

Я почувствовал, что лицо мое запылало от внезапного прилива крови.

– Вы уверены, что оно подлинное?

– Вполне уверен, – спокойно ответил Дюпен. – У меня нет причин обманывать вас.

– Я говорил о другом.

Дюпен поднял брови. Ясно было, что он разглядел намек на недоверие на моем лице.

– Дюпен, простите, если я кажусь не в себе, но мои нервы совершенно расстроены. Сегодня днем, когда я гулял по Рассел-сквер, на меня напали. Эти старые ведьмы оглушили меня и исчезли вместе с кошельком, который я собирался отдать им как милостыню.

– Печально слышать. К сожалению, нищие зачастую не ограничиваются милостыней.

– Но это было не простое ограбление. Произошло нечто очень странное…

Я сомневался, стоит ли говорить о бутоньерке, но Дюпен смотрел на меня с ожиданием.

– Похоже, грабители воткнули в петлицу моего сюртука бутоньерку из искусственных фиалок. Должен сказать, это тревожит меня куда больше, чем само ограбление.

Дюпен нахмурился.

– Крайне странный знак. Это, определенно, неспроста, но что же он означает? Могу я взглянуть на эту бутоньерку?

– Боюсь, она внушала мне такое отвращение, что я выкинул ее.

– Глупо, очень глупо. Эта улика могла привести нас к более серьезному преступлению, – со злостью сказал Дюпен.

Его лицо исказилось гневом, на мой взгляд, несоразмерным ситуации.

– Фиалки, – пробормотал он про себя перед тем, как опять посмотреть на меня. – Имеют ли фиалки какое-то особое значение для вас, о котором мне стоит знать?

– Возможно. После нападения я вспомнил происшествие из моего детства, настолько неприятное, что мне запрещали говорить о нем дома. С тех пор я успел забыть о нем – до сегодняшнего утра.

– Продолжайте.

По мере того, как я рассказывал о попытке похищения, предпринятой торговкой искусственными цветами, Дюпен хмурился все сильнее.

– Невероятно, – сухо сказал он, выслушав мою повесть до конца. – И удивительно, что вы не рассказали мне об ограблении сразу же.

– Это еще не все, – признался я, спеша высказать все сразу. – Когда я вернулся в гостиницу, меня ждали эти письма.

Я подал Дюпену меньшую стопку писем.

– Я прочел эти три. Кажется, они имеют отношение к тому, что вы мне только что сообщили.

Сдержанный гнев Дюпена сменился глубокой сосредоточенностью. Он развернул первое письмо и быстро его прочел.

– Тысяча семьсот восемьдесят четвертый год… Как интересно.

– Интересно? Я бы сказал, поразительно!

Дюпен наклонил голову.

– Сделано специально, чтобы так и казалось.

– Простите, Дюпен, но я не успеваю за вашей мыслью.

Он снисходительно отмахнулся, просматривая следующие два письма.

– А остальные? – спросил он, кивнув на другую стопку у меня в руках.

– Я просмотрел несколько – очень похожи на те, что нашлись в шкатулке. Не думаю, что хочу читать остальные.

Я положил вторую пачку на стол перед ним.

– Но вы должны.

Я замотал головой.

– Лучше вы прочтите их первый. Я в замешательстве от сегодняшних откровений и не смогу прийти к сколько-нибудь разумным выводам.

Дюпен согласно кивнул.

– Я полагаю, к этим письмам не прилагалось записки от миссис Аллан?

Я отрицательно качнул головой.

– В таком случае мы должны заключить, что и первую записку писала не она.

– Должны? Но она могла нанять кого-нибудь, чтобы он доставил мне эти письма.

– Зачем? Почему бы просто не отправить вам письма все сразу? Шкатулка красного дерева достаточно вместительна для этого.

– Она вполне может истерзать меня до смерти!

Дюпен опять нахмурился.

– Определенно, кто-то пытается заставить вас терзаться, но я полагаю, это не миссис Аллан. По вашему описанию маловероятно, чтобы у нее хватило стратегического мышления на такой сложный план. Раз миссис Аллан сохранила за собой все имущество вашего приемного отца, зачем ей брать на себя труд мучить вас письмами?

– Убедить меня, что во мне дурная кровь! И что поэтому она была права, убедив папу лишить меня наследства!

Дюпен откинулся в кресле и снова зажег сигару. По выражению лиц клерков, расположившихся вокруг нас, я понял, что последние слова прокричал.

– Кстати, можем ли мы с определенностью утверждать, что Элизабет и Генри Арнольды были вашими кровными бабушкой и дедушкой? – сказал он, выпустив клуб дыма.

Я почувствовал, как лицо мне заливает краска стыда.

– Вы знали об этой истории, – сказал он, не отрывая от меня взгляда, – но решили не открывать мне все факты. Интересно почему.

Я отвел взгляд и посмотрел в окно. Вечер уже угас, и улицу заливал яркий свет фонарей. Толпа также изменилась – теперь в ней преобладали более неприглядные типы. Свет как бы привел отдельные лица в фокус, хотя бы и только на мгновение, и в это мгновение я почувствовал, что постиг историю каждого, попавшего в этот ослепительный переливающийся блеск, что у меня появилась поразительная, как у Дюпена, способность узнавать самые глубокие человеческие тайны.