Читать книгу "Евангелие зимы - Брендан Кили"

Продавщица вообще не обращала на меня внимания: сидя за кассой на другом конце «Мобил март», она болтала по сотовому. Я даже не уверен, был ли у нее собеседник: тетка трещала не закрывая рта. Я отнес буррито и кофе к окну и воспользовался невысокой пирамидой из пивных коробок в качестве стола. По шоссе I-95 проносились автомобили. В голове вихрем крутились мысли. Почему-то всё представлялись разные мелочи из кабинета отца Грега: изображение святого Августина на стене, стакан с ручками у планшета на столе, матовые медные гвоздики вдоль швов кожаного дивана – все очень хорошо изученное и знакомое на ощупь.

Белый автобус свернул с шоссе и, громыхая, въехал на парковку, высадив пассажиров у «Макдоналдса». К прилавку выстроилась очередь. Я не отказался бы от второй чашки кофе, а еще лучше – от таблетки «НеСпи», который принимают дальнобойщики, сутками не вылезающие из-за руля.

Автобус выкатился вперед и остановился у дизельной колонки. Заправившись, водитель тоже ушел в «Макдоналдс», и я решился. На боку автобуса были нарисованы ярко-зеленые и красные персонажи китайских мультфильмов, а посередине красовалась синяя эмблема с двумя стрелками, указывающими на Нью-Йорк и Бостон: автобус-экспресс, еще более убитый, чем «Грейхаунды».

Я то и дело оглядывался через плечо, думая, что водитель вот-вот выйдет из «Макдоналдса», но, когда я забрался в автобус и выглянул из окна, он покупал сигареты в «Мобил март» с таким видом, будто ему все безразлично. В хвосте автобуса был тесный туалет без окон; в нем-то я и спрятался. Там пахло так, будто кто-то только что помочился, обрызгав стены снизу доверху и попав всюду, кроме собственно дыры. Туалетная бумага прилипла к стенам размокшими комками. Дверь не запиралась – посетителю предлагалось накинуть крючок троса на ручку, а другой конец зацепить за скобу на противоположной стене. Я стоял там, трясясь от страха и бредовой идеи, что водитель меня видел, но мотор наконец заурчал, автобус дернулся вперед, снова остановился, и я услышал, как заходят пассажиры. Я оставался в туалете, пока мы не выехали на шоссе, и лишь потом решился открыть дверь. Автобус был полупустой, пассажиры дремали. Я присел у туалета, обхватив себя руками за плечи. Автобус медленно прогревался. Мы ехали на юг. Урчанье мотора сливалось с неровным шорохом шин по шоссе. Сиденья пахли «Виндексом», «Баунсом» и освежителем с запахом фруктовой жвачки, но чистыми не казались. Когда я вдохнул этот запах, меня будто толкнуло вперед – и я провалился в пустоту, в ничто.

Нью-Йорк проглотил шоссе, как макаронину: дорога нырнула в ущелье между высокими бетонными стенами и пустилась прорезать кварталы. Наконец автобус остановился в каком-то людном месте под массивными стальными опорами моста. Все вывески – над дверями или приклеенные скотчем к витринам – были на китайском. Пассажиры по одному потянулись на выход; наконец вышел и я и побрел по муравейнику улиц, пахнущих рыбой и бензином. Пожарные лестницы взбегали по фасадам доходных домов, как застежки-молнии. Повсюду люди орали друг на друга. Меня толкали и не замечали. Нос болел от холода, и, сколько бы я ни подтирал его рукавом фуфайки, на верхней губе все равно были сопли.

Я тащился по перекрытому центру Манхэттена, обходя посты национальной гвардии, охранявшей здания финансовых корпораций. Это была территория Донована-старшего, и я представил, как он сидит за столом у одного из этих окон на верхнем этаже офисного небоскреба, глядя на светящийся город далеко внизу, – царит над пейзажем и ничего в нем не различает. Я орал и слушал эхо, отражавшееся в этом рукотворном каньоне, но никто меня не заметил и не услышал, и вскоре из моего горла вылетало лишь сипенье.

Я очень устал. В голове стоял гул – вроде стекла, застрявшего в ране. Грязные коричневые потеки, обвившиеся вокруг пальцев, высохли. Я смотрел на свои руки и не узнавал их. Я нашел тихую, мощенную булыжником улочку с решетками, через которые из метро выходил пар. Рядом была старая кирпичная арка с заброшенной дверью. Я забился туда, но так и не заснул: через решетку лезли серые клубы пара, а механическая какофония гудков, скрипа тормозов и шипенья гидравлических механизмов забивалась в уши, как холодный воздух.

Глава 5

Я очнулся в этой атмосфере насилия, и когда выбрался из своей кирпичной ниши, память вернулась ко мне импульсными вспышками: теплый круг света от настольной лампы, зеленый планшет, брызнувшие осколки массивного стакана, отец Грег, прижимающий к моей руке маленькое кухонное полотенце, кровавый мазок поперек его груди. Отец Дули звал меня, но отчего-то мне казалось, что он обращается к кому-то другому, к незнакомцу, хранителю моих тайн, будто они не были моими, а дожидались своего часа в ком-то еще.

Я умылся в туалете кафе, позавтракал и побрел через весь город на север, смирившись, что другого реального варианта нет: мне нужна Елена. Я никогда у нее не бывал, но знал, где она живет. Ближе к вечеру я наконец собрался с духом и спустился в метро на Юнион-сквер, где сел в поезд четвертого маршрута, идущий в Бронкс. Повсюду я видел национальных гвардейцев, по три-четыре человека: они стояли, расставив ноги, с автоматами стволом вниз на плечах и стоически рассматривали толпу, терпеливо дожидаясь какого-либо нарушения порядка, которое их присутствие делало почти неминуемым. Чем больше вооруженных постов встречалось мне в метро, тем больше я озирался, думая: может, они видят то, чего не замечаю я?

Уже в сумерках я нашел улицу Елены. На углу зашел в магазинчик, купил охапку цветов и вышел, не дожидаясь сдачи. Я не знал, что делаю. На меня смотрели со всех сторон. Никогда еще я так остро не ощущал цвет своей кожи: я оказался единственным белым в квартале. Я стоял на светофоре, желая поскорее войти в дом к Елене и закрыть за собой дверь, оставив весь мир за порогом.

Извилистая Андерклифф-авеню шла через густонаселенный район возле железной дороги, огибая подножие большого холма, застроенного старыми, дощатыми домами. Как и у всех ее соседей, у Елены имелся гараж, отстоявший от тротуара на несколько футов; к порогу вела крутая каменная лестница. Над входной дверью возвышались два этажа, отчего дом походил на маленький маяк, если бывают кубические маяки с двускатной крышей. Даже в декабре трехъярусный садик, взбирающийся вдоль лестницы по склону холма, был ярким и живым – плющ цеплялся за камни и вечнозеленые кусты.

Из глубины дома слышался вибрирующий голос какого-то исполнителя. Я задержал дыхание и позвонил. Открыла Тереза. Я сразу узнал ее по фотографии, она старше меня на два класса. Выбритая посередине головы полоска идеальным пробором делила длинные волосы, но я уставился на ее колоритные кроссовки. Тереза скрестила ноги, не отпуская ручку деревянной двери.

– Гос-споди, чего тебе тут нужно? – Она скептически взглянула на цветы. Я промолчал. – Случилось что-нибудь?

– Я видел твою фотографию, – сказал я. – Ты осенью была в волейбольной команде.

На лице Терезы появилась вызывающая улыбка.

– Я тоже твои фотки видела. У тебя вечно вид как на похоронах. – Она повернула голову и крикнула куда-то вверх: – Мами, твой второй сынок явился! – И снова мне: – У нее вообще-то отпуск!