Читать книгу "Воздаяние храбрости - Владимир Соболь"

Вечером они остановились в небольшой деревушке, приютившейся в предгорье, на берегу одного из притоков Аракса. Князь Меншиков подошел к Новицкому, когда того только вынули из загаженной клетки – грязного, обессиленного, обросшего трехдневной щетиной, – постоял, зажимая нос платком, вздохнул и пошел прочь, не сказав ни единого слова.

Погонщики, слуги, казаки поставили шатры рядом с селением, послу освободили дом местного старосты, а Новицкого Темир отнес в местную церковь. Деревушка была армянской, и в центре ее стоял небольшой храм, почти часовенка, с маленьким куполом, едва возвышавшимся над четырьмя стенами, когда-то белыми, а ныне цвета помета всех птиц, что гнездились над полуразрушенной крышей.

Сергей открыл глаза и увидел над собой темный камень, придвинувшийся, казалось, к самому его лицу. Слабым голосом он спросил Темира, куда тот его поместил.

– Не надо… в церковь… не хочу… не оставляй… Не оставляй меня умирать, – выговорил наконец он достаточно внятно. Уронил голову и задышал часто.

Темир присел рядом на корточки.

– Алексаныч, я тебя вылечить не могу. Пусть твой Бог поможет тебе.

Сергей оттянул уголок рта в грустной усмешке.

– Спустится и заберет, – прошептал он и опустил веки.

После ухода Темира он забылся и долго лежал в беспамятстве. Очнулся Сергей от странного гудения, что раздавалось поблизости. Сова ухнула в отдалении один раз, потом, выждав паузу, еще отчетливей предупредила кого-то дважды. А гудение усиливалось, словно бы десятка два шмелей запустили в подвал и они крутились меж холодных, склизких камней, сложенных в невысокие столбы, уже повыкрошившиеся, источенные безжалостным временем. Большие, должно быть, это шмели, подумал Новицкий, если их слышно даже сквозь резкий, разбойничий свист ветра, свободно гулявшего под сводами древней церкви. Сейчас, ночью, в кромешной тьме Сергей не различал ни столбов, ни черных, закопченных сводов, которые они подпирали. Но еще когда Темир укладывал его на ночь, то успел ухватить окружавшее его пространство, и одного взгляда было ему достаточно, чтобы воспроизвести увиденное подробно и точно. Сергей был памятлив от природы, да еще после знакомства с Георгиадисом упражнял глаза свои, уши и мозг. Служба, к которой подвинул его Артемий Прокофьевич, приучила не надеяться на бумагу и карандаш, а только на собственные возможности. Записанное могли отнять, уничтожить; а то, что сохранялось внутри черепа, лежало в целости. Новицкий старательно развивал остроту чувств, в особенности цепкость взгляда; он не пропускал ничего, что возможно было измерить: считал ступеньки на приставных лестницах, количество яблок на ветке, перекинувшейся через забор, прикидывал высоту зданий, скал, ширину рек и длину прямых участков пути.

Сейчас, в угольной черноте южной ночи он отчетливо представлял себе место, где оставил его Темир, хотя и видел его считанные секунды, пока сильные руки горца аккуратно, бережно укладывали его на подстилку.

Прямо перед ним, в стороне, куда указывали его ноги, располагался вход в церковь. Оставшаяся створка криво висела на погнувшихся петлях. За его спиной, в овальной нише, в которой когда-то стоял алтарь, теперь громоздились каменные обломки, а в стене зияла дыра, словно выбитая ядром. Летучие мыши могли пролетать главный неф церкви насквозь, по прямой, и одна вдруг скользнула над самым лицом Сергея бесшумной, уродливой тенью и только чуть царапнула щеку самым кончиком кожистого крыла. «Не может Бог жить в таком месте, – убежденно сказал себе самому Новицкий. – Ему было бы здесь так же неуютно, как мне…»

Гудение между тем приближалось, и Сергей уже мог различить три бесформенных силуэта, следующие один за другим. «Ангелы пришли забрать мою душу, – подумал он, содрогнувшись. – Но неужели она стала столь тяжела, что ее не унести одному посланцу небесной силы?!» Он хотел крикнуть, позвать священника, покаяться и очиститься перед смертью, но вспомнил, что вокруг него никого нет, и даже верный Темир ушел, оставив его для последнего, самого важного разговора то ли с Господом, то ли с самим собой. Он начал было читать молитву, но после первых же слов, произнесенных мысленно, понял, что не может молиться. Он вздохнул, выдохнул и решил просто вспомнить, что же грешного успел он натворить в своей не слишком-то длинной жизни.

Он убивал. Убивал людей таких же, как и он сам, убивал пулей и саблей, кинжалом и шашкой. Этому его учили, такова была его служба, дело, которое выпало ему в мире, и он исполнял его так хорошо, как только мог. Но и его враги тоже отлично владели искусством стрельбы и ближнего боя и точно так же намеревались уничтожить его, Сергея Новицкого. Не их была вина, а только его удача, что он пока успевал ударить и выстрелить первым. Он отвечал, он же и нападал, он был солдат уже почти четверть века, но сражался он только с равными, никогда не поднимал руки на тех, кто никак не смог бы себя защитить.

Тени приблизились, остановились поодаль, и только гудение усилилось, сделалось мерным, унылым, словно бы кто-то выводил из последних сил песню, полную грусти по уходящему миру. Звуки поднимались, растекались в стороны, окружая Новицкого, обволакивая его, раскачивая распластанное по камням тело, сознание, обнажая его душу перед самим собой. Он смотрелся в себя, как в зеркало, и чем больше всматривался, тем менее узнавал привычный свой образ.

«Никогда? – спросил он себя. – А как же семья Абдул-бека? Жена его, отец и двое детей?»

«Бек – жестокий убийца, – возразил Новицкий своей душе. – Он резал солдат, казаков, стариков, женщин, продавал детей на невольничьих рынках в Поти. Кто-то должен был стать у него на пути, и я попытался. Сейчас я жалею лишь об одном – что не сумел этого сделать».

Сергей не посчитал нужным напоминать душе, что дом белада взорвали люди, которых нашел даже не он сам, а Аслан-хан, по его наущению. Властитель Казикумуха мстил за младшего брата, убитого в бою Абдул-беком. Новицкий не собирался хитрить перед смертью, в виду ангелов, ожидавших его бессмертную и грешную душу. Он знал, что если бы сам мог пробраться в аул, занятый нукерами бека, своими руками опустил бы мешок с порохом в дымовую трубу.

«Абдул-бек застрелил Бетала и Мухетдина. Он нарушил слово, и Семен, отправившись выручать раненого Темира, едва не лишился ноги от его пули. И по его вине погибла Зейнаб».

Новицкий прикрыл глаза, вспоминая жену, какой видел ее, расставаясь в последний раз. Она уезжала из Тифлиса в горы, показаться родителям после замужества. Веселилась, паковала подарки, следила за тем, как горничная собирала вещи в дорогу; примеряла перед зеркалом чухту[19] со многими украшениями, а потом вдруг с обычной своей кошачьей легкостью и стремительностью метнулась к мужу, обхватила его за шею и стиснула так, что у Сергея перехватило дыхание…

«Послушай, – окликнула его строго душа. – Ты все еще убежден, что Зейнаб убил именно Абдул-бек? Он не тронул бы ни ее, ни отца, ни брата ее Шавката. Он напал на ее семью только затем, чтобы отомстить за смерть своих сыновей. Из-за тебя погибла Зейнаб. Ты убил ее так же верно, как если бы сам пустил пулю в ее коня у самого края пропасти».