Читать книгу "Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ - Сергей Бабурин"

— Молодой человек, в партии есть вещи, которые надо брать на веру и на них строить свои убеждения.

Ну, я подумал, что это, вообще-то, уже что-то религиозное. Уже тогда был убежден, что в политической сфере убеждения должны формироваться как-то по-другому. Они должны быть основаны на знании реальных фактов, а не на догмах, которые кто-то умозрительно сформировал. Я потерял интерес к дальнейшему разговору. Беседа вскоре завершилась, мы расстались.

Убежден, что о моем письме сообщили в университет. Но, можете себе представить, никто, ни один человек не дал мне даже намеком понять, что о моем вызове в обком что-то известно. Единственно, на ближайшем каком-то собрании я поймал на себе пристальный взгляд секретаря парткома университета профессора Семашко Сергея Николаевича, который весь вечер сверлил… вернее, пристально меня рассматривал. Я чувствовал себя неуютно, как человек, который что-то скрывает. Но и он не подошел и не сказал ни слова. Никто не осудил, не похвалил. Просто все сдержанно отнеслись к этой истории, как будто ее и не было. Но для меня-то эта история была. И мои взгляды, мой интерес к прошлому она скорее укрепила.

Именно поэтому я уже на втором курсе заявил, что хочу вступить в Коммунистическую партию Советского Союза. И хотя активно занимался общественной деятельностью, уже со второго курса стал секретарем комсомольского бюро юридического факультета, а в конце учебы уже был секретарем комитета комсомола Омского государственного университета, три года я стоял в очереди на вступление в Коммунистическую партию.

Дело в том, что на тот момент прием был свободен для представителей рабочего класса и колхозного крестьянства, а вот всю интеллигенцию, к коей относили и студентов, принимали по разнарядке. На пять членов партии из рабоче-крестьянской среды интеллигентам отводилось одно, может быть, два места. Тем не менее, на четвертом курсе я был принят в кандидаты в члены КПСС. И на четвертом курсе, и потом, когда уже вступал в члены партии, в своих заявлениях я не писал о намерении строить коммунизм, как это по шаблону часто было принято. Я везде написал о том, что хочу вступить в Коммунистическую партию Советского Союза для того, чтобы продолжить дело старших поколений по формированию общества социальной справедливости, по укреплению законности в нашей стране и созданию условий для действительно счастливой жизни людей.

Никогда не жалел об этом своем шаге, даже в эпоху разгула антикоммунизма в середине 90-х годов. Единственно, когда началась перестройка, и на КПСС обрушились с самыми различными обвинениями, я сказал, что поддерживаю необходимость реформирования партии, но из самой партии никогда не выйду. Пусть меня исключат, если не буду соответствовать ее критериям, но я за то, чтобы она в обновленном виде сохраняла на себе ответственность за развитие и за путь в будущее нашего общества. Убежден, что сам запрет КПСС произошел в момент, когда партия радикально обновилась, когда она стала динамично развивающейся системой, когда не позднее осени 1991 года она необратимо избавилась бы от М. Горбачева, а вместе с ним — от нигилизма, сепаратизма и нерешительности.

В августе 1991 года, я присутствовал в зале Верховного Совета, когда проходила та постыдная встреча… Это не было официальным заседанием парламента, была именно встреча народных депутатов России с Президентом СССР, вернувшимся из «форосского пленения».

На сцене находились два Президента — Союза и России — а в зале творилось нечто невообразимое. Сгрудившиеся у микрофонов депутаты — члены движения «Демократическая Россия» — состязались между собой, кто задаст самый каверзный вопрос, кто будет грубее с Президентом СССР. Они, как стервятники, бросились на Горбачева, терзая не столько его, сколько Советский Союз и высшие органы власти СССР. М.С. Горбачев либо вяло оборонялся, либо даже поддакивал упрекам в адрес союзных органов, когда такие упреки звучали.

В момент, когда Б.Н. Ельцин торжественно и эпатажно заявил о том, что именно сейчас, в присутствии Генерального секретаря ЦК КПСС и Президента СССР Михаила Сергеевича, он подписывает указ о прекращении деятельности Коммунистической партии Советского Союза, Горбачев повел себя вновь как слабый безвольный человек, заискивающе умоляющий Б.Н. Ельцина:

— Не надо! Борис Николаевич! Не надо подписывать!

Когда на моих глазах антиконституционный указ был подписан, когда в зале мало кто не оцепенел от сюрреализма происходящего, хотя многие и стали радостно кричать и аплодировать, я встал со своего места и вышел из зала.

Поразительно, но именно в этот момент у меня на сердце стало легче, словно тяжесть упала с плеч. С 19 августа я толком не мог понять, что происходит, точнее, почему все происходит как-то не так. Когда же при выходе из зала заседаний растерянные журналисты в холле бросились ко мне за комментариями о запрете КПСС, я без колебаний сказал:

— Ну, теперь вы понимаете, что вот именно сейчас происходит государственный переворот. Именно сейчас, а не 19 августа 1991 года. Вы знаете, что 21 августа в знак протеста против бездействия ЦК КПСС я приостановил свое членство в партии, требуя смены ее руководства. Так вот сейчас я говорю, что из КПСС не выйду! А беззаконие, которое творит по отношению ко всей партии Ельцин, является государственным преступлением.

И журналисты, и несколько стоявших рядом с нами депутатов выслушали меня молча и подавленно. Только один еженедельник, вскоре закрытый победителями, рискнул опубликовать на другой день мои слова.

Гордости и горести землячества

Бог даровал мне встречи и общение со многими выдающимися людьми, в том числе среди земляков, выходцев из Омской области. Довелось лично познакомиться и даже совместно работать с легендарным Сергеем Иосифовичем Манякиным. Человек, которым гордится его малая родина — Ставрополье, и которого почитают в Омском Прииртышье, неотъемлемой частью которого он стал.

С.И. Манякин за 26 лет руководства Омской областью преобразил наш регион, выведя его в число регионов-лидеров по производству и социальной сфере, по культуре и науке. Он сформировал из омичей управленческую команду, которой были по плечу любые задачи. Именно поэтому его ценили и боялись в Москве. Именно поэтому М. Горбачев его забрал в Москву, повысив до руководителя Комитета партийного контроля ЦК, и в Москве отправил на пенсию.

Мне довелось вернуть С.И. Манякина в политику, предоставив возможность еще четыре года помогать омичам выжить в лихолетье.

Но сейчас хочу сказать о другом дорогом для меня человеке, о Михаиле Александровиче Ульянове.

Для меня М.А. Ульянов — не просто великий земляк. Это человек, по которому мы, сибирские мальчишки, особенно тарские мальчишки, равнялись, которым гордились и на которого стремились походить — на того Ульянова, что играл ярких героев-коммунистов в «Председателе», «Добровольцах», в эпопее «Освобождение», да и во многих других советских фильмах.

Когда в 1990 году я впервые попал в Москву, где Михаил Александрович трудился в Вахтанговском театре, конечно, у меня была мечта с ним познакомиться. Я сходил на «Мартовские иды» с М. Ульяновым в роли Цезаря и долго после этого размышлял над злободневностью этого спектакля и этой ульяновской роли.