Читать книгу "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1916 год. Сверхнапряжение - Олег Айрапетов"

В заключение министр назвал забастовку на Путиловском «ударом в спину», который армия получила от «своих». Эта речь была встречена бурными аплодисментами49. Выступление Поливанова не подверглось критике, но вслед за ним выступил Милюков, который возложил ответственность за происходящее на правительство и резко осудил насилие по отношению к бастующим, объяснив случившееся экономическими причинами и недостатком пропаганды среди рабочих. «Как же сделать, чтобы этого не было, – ни “пораженчества”, ни анархизма? – восклицал он. – Нужно, чтобы человек не чувствовал себя чужим, чтобы он чувствовал себя в самом деле “своим”, тогда “ударов в спину”, может быть, не будет. Тогда поймут, что этих вещей нельзя делать, тогда и те немногие элементы “пораженчества”, которые существуют, исчезнут. Приобщите рабочего к общей равноправной семье, дайте ему средство цивилизованными способами считаться с работодателями, и когда вы это дадите, тогда взыскивайте»50. Милюков не подверг критике владельцев завода, обошел он молчанием и действия военных. Следует отметить, что Поливанов полностью расходился со Штюрмером по вопросу об отношении к забастовке, а после этого выступления он способствовал тому, что сведения о закрытом заседании появились в прессе51. Уже 13 (26) марта с санкции военного министра и председателя Государственной думы отчет о нем был опубликован в «Речи»52.

Принятая Думой 7 (20) марта формула перехода к делам содержала прямое осуждение подавления забастовки: «…насильственное и одностороннее разрешение столкновений на экономической почве способно лишь привести к внутренней розни, ослабляющей и радующей нашего врага.»53 Руководители «Прогрессивного блока» вскоре попытались вернуть себе инициативу. 12–13 (25–26) марта 1916 г. прошли съезды Земского и Городского союзов, в ходе работы которых усилилась политизация требований их руководства. П. Н. Милюков выехал в Москву, чтобы принять участие в работе съездов и попытаться согласовать их резолюции с линией «Прогрессивного блока». Сделать это ему не удалось, хотя съезды все же заявили о своей поддержке блока. Требование «ответственного министерства», естественно, было также включено в резолюцию.

Не был обойден вниманием и поднятый на съезде военно-промышленных комитетов рабочий вопрос. О нем напомнил выступавший представитель Рабочей группы ЦВПК В. А. Черногорцев, повторивший программные требования «гвоздевцев». В свою очередь А. И. Коновалов предложил объединить все общественные организации по примеру «Союза союзов» в 1905 г. и приступить к организации Союза рабочих, высшим органом которого должна была стать Рабочая группа ЦВПК и Всероссийского крестьянского союза54. «Русские ведомости» и «Речь» начали публикацию проекта рабочего съезда – его делегаты должны были избираться выборщиками (от организаций от 100 до 1000 человек – 1 выборщик и свыше 1000 человек – по 1 выборщику от каждой сотни) под контролем рабочих групп. На съезд должны были быть представлены по 10 делегатов от столиц и по 5 от прочих городов55.

Но если радикализация программы общественных организаций вызывала естественное удовлетворение у их руководства, то не менее естественным в этой обстановке было и раздражение Николая II. Политика сотрудничества с ЦВПК оборачивалась весьма неприглядными последствиями на «домашнем фронте»56. Кроме того, результаты деятельности общественности в деле мобилизации промышленности на нужды фронта также трудно назвать впечатляющими. Неудивительно, что на этом фоне встал вопрос об уходе из правительства человека, ставшего летом 1915 г. символом «нового курса» во внутренней политике. В марте 1916 г. в Ставке появились слухи о скором смещении креатуры Николая Николаевича (младшего) – генерала Поливанова – на посту военного министра. Это сразу же отметил британский представитель при русском Верховном командовании: «…возможно потому, что он (Поливанов. – А. О.) не был persona grata. Его заменит Шуваев»57.

Снова Румыния. Зима – весна 1916 г.

В феврале 1916 г. из Стокгольма в Петроград приехал русский посланник в Швеции А. В. Неклюдов, в разговорах с Сазоновым и Поливановым он затронул румынский вопрос. Поливанов был откровенно раздражен ходом переговоров, заметив, что мнения о необходимости союза с Бухарестом полностью меняются каждый день. Лично он относился к идее союза с подозрением. Впрочем, это было обоюдное недоверие. Румынский военный атташе в Петрограде заявил Альфреду Ноксу, что 85 % румынского населения симпатизируют Англии и Франции, но не доверяют России. Румыния нуждалась в русской стали и лошадях, но не получала их под разными предлогами. В Бухаресте не могли не заметить и нежелания России продавать в их страну зерно. Причиной этого были опасения, и к тому же небезосновательные, что это зерно будет перепродано центральным державам. Что же касается боеприпасов, то они складировались у границы и также не передавались румынской стороне, пока она точно не заявит о своих намерениях1. Такая линия поведения соответствовала настроению Ставки.

Алексеев окончательно убедился в желании союзников лишь удержать за собой Салоники, но никак не использовать этот город как базу для проведения крупных операций. Это освобождало болгаро-германские силы на Балканах, которые в случае необходимости получали свободу действий против Румынии. «Следовательно, – писал генерал Сазонову 13 (26) января 1916 г., – оказание помощи Румынии ляжет исключительно на наши плечи. Казалось бы, свежая, обладающая неизрасходованным запасом людского пополнения и материальных средств румынская, сильная числом, армия должна была бы уверенно вступить в борьбу. Но как предшествовавшее время, так и тон переговоров… приводят к заключению, что такой веры нет, чем объясняется оттягивание решения до минуты, когда успех окончательно склонится на ту или иную сторону. При таких условиях с чисто военной точки зрения данной минуты нам было бы выгоднее принятие Румынией нейтралитета, даже с демобилизацией ее армии, если только можно быть уверенным, что нейтралитет не будет нарушен нашими противниками и что в случае нарушения румыны не подчинятся свершившемуся факту, ограничившись одним протестом»2.

Необходимо отметить, что далеко не все в России были убеждены в том, что Румыния обладает армией, достаточно сильной даже числом. Во всяком случае, для вступления в войну на стороне Антанты, что предполагало необходимость военных действий по трем четвертям ее сухопутной границы. Таковым же с самого начала переговоров было и мнение премьер-министра этой страны И. Братиану. Он требовал присылки десяти русских дивизий в Добруджу, что вызывало только лишь раздражение Алексеева3. Недоверие у русских военных вызывала и боеспособность румынской армии. Неплохо знавший ее генерал Радко-Дмитриев был вообще против того, чтобы втягивать Румынию в войну: «До тех пор, пока она нейтральна, наш левый фланг в безопасности, и, пожалуй, так оно и лучше»4. Это была вполне профессиональная рекомендация.

По словам Поливанова, русское командование не знало ничего о боевых качествах румынской армии. 1877–1878 гг. были уже далеким прошлым, а в 1913 г. боевые действия ограничились кратковременной вылазкой в Болгарию. С другой стороны, румынская армия не имела достаточных военных запасов, а Россия, только что вышедшая из кризиса 1915 г., не могла себе позволить снабдить боеприпасами, особенно снарядами, еще пятисоттысячную армию. Ее запросы были таковы, что поглотили бы значительную часть военных поставок союзников в Россию. Увеличить их резко союзники тоже не могли, в том числе и по причине низкой пропускной способности русских железных дорог и портов. Во-вторых, требование посылки в Добруджу трехсоттысячной вспомогательной русской армии в Ставке воспринималось как абсурд. Эти силы были нужны для весенне-летнего решительного наступления, на которое Верховное командование возлагало большие надежды. На одновременную поддержку и Юго-Западного фронта, и будущего союзника сил не было. Кроме того, две железные дороги, связывавшие Россию и Румынию, не могли обеспечить снабжение предполагаемой восемьсоттысячной армии (500 тыс. румын и 300 тыс. русских)5.